донести до него что-то, но что именно, он не запоминал. К сожалению, я этого так и не смог выяснить, потому что у меня нет магической связи с мамой, так же как и не было обычной связи, когда она еще была жива…
Глава третья
Если мы так мало знаем о жизни, что мы можем знать о смерти?
Это случилось, когда мне было тринадцать. Я стоял в прихожей с лыжами, собираясь на школьный стадион, когда раздался телефонный звонок. Из больницы сообщили, что мама умерла.
В отделении, где она лежала, мама была всеобщей любимицей. За годы, что она провела в этом страшном месте, случалось всякое, бывали моменты обострения, когда мама становилась буйной, и ее приходилось переводить в другое место, но в остальное время ей удавалось сохранить человечность, и она помогла чем могла другим пациентам. Эмпатия и желание помогать ближним, человеческое отношение к самым страшным больным всегда отличали маму в моменты, когда ее рассудок не был омрачен безумием. И люди вокруг ценили и уважали ее за это. Конечно, она практиковала и магию в эти периоды. Я не исключаю, что она, с помощью своих знаний и умений, смогла помочь многим людям в этой клинике, там, где лежали утратившие всякую надежду, где обретение веры являлось вопросом жизни и смерти.
Она умерла очень легко. Просто шла по коридору в столовую, несла в руках тарелку и неожиданно остановилась, выронила тарелку и упала навзничь уже мертвая. Сердечный приступ. Все случилось за секунды.
Я стоял в прихожей с лыжами и пытался осознать случившееся. Смерть наконец показала себя, я должен был столкнуться с ней лицом к лицу уже давно, и это произошло. В тот же день я вернулся из школы, все еще не понимая, что ощущаю и что должен чувствовать. Я зашел в прихожую и увидел черную тряпку на зеркале: все зеркала в квартире были занавешены, непонятно почему. Все плакали: папа, старший брат, бабушка, другие родственники. Все подходили ко мне, чтобы выразить свое сочувствие, искренне переживали за меня, подбирали слова, чтобы поддержать меня в моем горе. Как же, мальчик только что потерял мать…
А я не чувствовал ровным счетом ничего. Я судорожно прислушивался к себе, но не мог различить внутри ни скорби, ни горечи утраты, ни жалости. Ничего. Я выслушивал слова сочувствия, вежливо кивал в ответ, но единственным, что заставляло меня переживать, было чувство стыда и неудобства от того, что я не могу оправдать ожидания других и скорбеть вместе со всеми. Все они как будто страдали вместо меня, а я оставался спокойным и безучастным. Это чувство так сильно давило на меня, что в итоге я расплакался. Но, естественно, мои слезы были истолкованы совершенно не так, как было на самом деле.
А потом мне стало не стыдно, а страшно, когда кто-то сказал, что маму скоро привезут сюда, в наш дом. Меня очень пугала мысль, что я окажусь в одной квартире с мертвым человеком, и не просто безликим незнакомым мертвецом, а со своей матерью, пугавшей и смущавшей меня еще при жизни,
