Бутурлина, свекровь моей старшей сестры, чуть не упала, приседая перед государем; к счастью, ее успели поддержать.
Петр III был совершенно равнодушен к великому князю Павлу и никогда его не видал; зато маленький князь каждый день видался с матерью. Воспитателем его был старший из братьев Паниных, отозванный покойной императрицей, возложившей на него эти обязанности. Когда в Петербург приехал герцог Георг Голштейн-Готторпский, родной дядя императора и императрицы (он был брат матери государыни, принцессы Ангальт-Цербстской), Панин, через посредство Сальдерна, состоявшего при особе принца Георга (впоследствии он играл заметную роль и был русским послом при польском дворе), попросил принца Голштейн-Готторпского и другого принца Голштинского (более отдаленного родственника их величеств) предложить государю присутствовать при экзамене великого князя. Император склонился только на их усиленные просьбы, ссылаясь на то, что он ничего не поймет в экзамене. По окончании испытания император громко сказал своим дядям:
– Кажется, этот мальчуган знает больше нас с вами.
Он хотел наградить его чином гвардейского унтер-офицера, и Панин с трудом уговорил его не приводить своего намерения в исполнение, под предлогом, что подобная честь разовьет тщеславие в великом князе и он, вообразив себя взрослым, не станет заниматься. Петр III совершенно согласился с этими доводами, не подозревая того, что Панин смеялся над ним в душе. Он вообразил также, что вознаградит самого Панина наилучшим образом, если возведет его в чин генерал-аншефа, что и было объявлено Панину Мельгуновым на следующий день. Чтобы понять, насколько это было неприятно для Панина, надо знать, что ему было сорок восемь лет, он был слаб здоровьем, любил покой, всю свою жизнь провел при дворе или в должности министра при иностранных дворах, носил парик a trois marteaux, очень изысканно одевался, был вообще типичным царедворцем, несколько старомодным и напоминавшим собой придворных Людовика XIV, ненавидел солдатчину и всё, что отзывалось кордегардией. Он объявил Мельгунову, что ему решительно не верится, чтобы император удостоил именно его подобной милости, и что если ему нельзя будет уклониться от своей новой карьеры, он скорей решится дезертировать в Швецию. Императору казалось столь непонятным, чтобы кто-нибудь мог отказаться от генеральского чина, что он сказал:
– Мне все твердили, что Панин умный человек. Могу ли я теперь этому верить?
Его величество принужден был дать ему соответствующий гражданский чин.
Пора мне упомянуть о родственных узах, которыми были связаны Панины с моим мужем. Младший брат Панин был генералом в армии, находившейся в Пруссии. Оба они были двоюродными братьями моей свекрови; их матери, урожденные Эверлаковы, вышли замуж за Леонтьева и Панина; следовательно, сыновья последней приходились дядями моему мужу. Старший из них отправлен был чрезвычайным послом, еще когда я была в колыбели; я познакомилась с ними в сентябре по возвращении нашем из Ораниенбаума
