мое было такое, как у простого мужика, и такие же большие руки и ноги; а это в то время мне казалось очень стыдно».
Не раз замечено – да и нетрудно заметить, сопоставляя портреты и фотографии разных лет, – что Толстой с годами «становится красивее». Так оно и было, конечно, так и должно быть: отроческое разглядывание себя в зеркале, уступает место все более проницательному, вдумчивому всматриванию в свой внутренний мир и мир вокруг. Перефразируя приведенные слова Толстого, читая их «с другой стороны», можно сказать, что направление его жизни, внутренняя, духовная работа, которой он постоянно занят с юных лет и до последней своей минуты, разительно влияют на его наружность.
Но близким людям не нужно дожидаться его старения, чтобы сознавать конечный результат. По прекрасно точной формуле Александры Андреевны Толстой: некрасивое его лицо было лучше красоты.
Трудно найти в России человека (и в мире таких немного), который не знал бы его лица. Лицо Толстого сопровождает нас на протяжении всей жизни, сделалось частью нашего духовного бытия, даже быта.
Его портреты писали, рисовали, лепили многие художники.
Но никто из них не одарил нас таким количеством живописных и графических изображений Толстого, как Репин. Два с лишним десятилетия всматривается художник в его лицо, стараясь «охватить необъятное» и запечатлеть при этом изменения, которые вносят в образ различные душевные состояния, события и перемены во внешней и внутренней жизни, само время. Поэтому так дороги и черты словесного портрета Толстого, оставленного Репиным (неслучайно к его текстам приходится то и дело обращаться), тем более, что слово у него по-своему не отстает от кисти и карандаша – свежее, точное, выразительное.
«Вырубленный задорно топором, он моделирован так интересно, что после его, на первый взгляд грубых, простых черт, все другие покажутся скучны», – начинает Репин.
С репинским «задорным топором» перекликается смелое суждение другого пытливого наблюдателя – американского журналиста Джорджа Кеннана, изучавшего в Сибири жизнь ссыльных; путешествуя по России, он навестил Ясную Поляну: «Черты графа Толстого лучше всего определить словами тосканцев: сформовано кулаком и отполировано мотыгой».
«Превосходный образец для френологии: выпуклости на черепе», – помечает Репин. И называет особенные возвышения на лбу, темени и затылке. (Согласно данным френологии, сторонники которой полагали, что по строению черепа можно узнать душевные особенности человека, такие возвышения являются признаками религиозности, высшего разума, страстей.)
Сильное, зримое устройство толстовского черепа, с выпуклыми лобными костями, обращало на себя внимание, но когда скульптор Наум Львович Аронсон, исполняя бюст Толстого, особенно сосредоточенно вылепил мощный лоб мыслителя, Лев Николаевич отозвался критически: «Мне кажется, что умственность преувеличена – выпуклый
