скажем, и концы спрятал хитро, так что и властью и людьми не уличен, а внутри укор. Вот это и есть Совесть. Глас Божий, обличающий. Куда от него спрячешься? Как от самого себя – никуда. Мучает она, грызет. Ведь и в петлю люди лезли от гласа сего по глупости. Видела я за долгий свой век и такое. И кто человека в петлю сует, коль никто про воровство его не ведал? Совесть? Нет. Сам он туда лезет, чтобы от мук этих избавиться. Но совесть не к смерти понуждает, а к раскаянию. Покается вор перед Богом и людьми и совести того и довольно бывает. Видит каждого Человека Бог через нее и каждого, увещевая, ведет. А вот когда человек не слышит этот голос, то глух истинно. Только совсем глухих-то и не бывает. Я на своем веку не встречала. Поэтому еще Господь времена последние откладывает. Что слышим, хоть и не понимаем что это.
– А как же свобода воли тут, когда голос этот укоряет?– спросил сержант.
– Свобода – не соглашаться, спорить. Твоя воля – жить по совести или нет. Рук-то не вяжет и не грызет с утра до вечера. Потому как даже вор, не все время ворует, а что-то и полезное делает. Не для других, так хоть для себя.
– А вот я беспризорничал – бывало. Сбегу с пацанами из детдома и че только не вытворяли. Как-то ларек, помню, обокрали и стащили из него ящик мыла хозяйственного. Там на ночь ничего не оставляли больше. Спёрли, значит, и утром одному мужику все сбагрили чёхом. Дал он нам за это два кило колбасы краковской, хлеба две буханки и десять пачек папирос,– вспомнил детство сержант.– Набили мы животы, закурили, и никакая совесть не грызла. Что-то не припомню.
– По глупости вашей, пожалел вас Господь и попрекать не стал. С пониманием к сиротам отнесся. И такое бывает. Только лукавишь ты, Ленчик, аль запамятовал. Всяко, было и увещевание, только за бурчанием желудка, менее слышимое. Ты вот теперь вспоминаешь про мыло то и, что тебя распирает? Неужто гордишься, что спёр?
– А чем тут гордиться? Чужое ведь? И когда в детдом вернулись, то молчали все, наказания боялись. И потом, когда встречались, уже взрослыми, то вспоминать все стеснялись,– признался Ленька.
– Вот ежели бы вы ящик денег бы сперли… Тогда-то вспомнили бы с гордостью,– улыбнулась лукаво Прасковья Сафроновна.
– С ящиком бы нас сразу поймали. Дураки ведь малолетние были все и начали бы ими швыряться. Колонией такой бы подвиг закончился,– прикинул Ленька.
– Повезло, выходит вам, что не в тот ларь влезли?
– Выходит, что повезло,– согласился с Прасковьей Сафроновной сержант.
– Счастливчик ты по жизни, Лень,– похлопал по спине друга старшина.– Просто не осознаешь это по глупости, слепоте и глухоте своей. Слепой, глухой по миру шляешься и все напасти мимо тебя пролетают.
– Тогда и ты счастливчик. У тебя тоже мимо,– не стал спорить с ним сержант.
– Все мы так-то счастливчики тогда,– сделала заключение Прасковья Сафроновна.– Посреди сетей бродим.
– Во,
