гавкали поверх всей этой свалки на улицу и по-собачьи слезно умоляли выпустить их из этого затхлого места!
В прихожей сняли куртки, Антон растерялся, куда же воткнуть свою. Николай дал ему тапочки, которые он устыдился было надевать, но спрятал от хозяина брезгливость: не в носках же ходить по замызганному полу. Хозяин повесил куртки на свободный крючок; изрядно хлопоча, волнуясь, на правах распорядителя торжества в одних носках отвел к себе в комнату, а не на кухню, как принято у хронических бобылей:
– Располагайся, а я пойду из закуски что-нибудь посмотрю, – сказал и громко хлопнул в ладоши. Потом тихо-тихо, картинно, пятясь на цыпочках к двери, вышел бесшумно. Оставшись один, Антон огляделся. Был поражен!
В комнате были свалены десятки измученных лет. Пылилось бестолковое прошлое, на которое были потрачены немалые труды, примявшие остатки инфантильных мечтаний, навеянных из закоулков, из подворотен дворов, что-то из босоногого детства, что-то из зимних вечеров, из крупиц подавленных желаний.
«А зачем я сюда приперся? Посмотреть, что меня ждет? – пронеслась обремененная сожалением мысль. – Вот такая же истлевающая свалка?» Как свечка, осветила, блеснула и замерла царапина отвращения, оставив черно-белый негатив на сетчатке памяти. Желание сбежать удерживали приступы стыда и любопытства – что будет дальше. Батюшки! От входной двери до окна тянулась деревянная витрина, встроенная вручную, без стекла, привинченная к стене мощными шурупами. На ней красовались модели автомобилей…
Машинки стройными рядами заполняли аккуратно выкрашенные полки, и, если встать лицом к этой коллекции, всё остальное будто растворялось как уже давно изжившее себя и сдохшее чудовище домашней обстановки. Модельки соперничали друг с другом красотой, новизной и изяществом форм, каждая сама по себе восхищала. Была куплена тогда-то, где-то. Остальное в этом пространстве теряло всякое значение – немытые окна, грязные полы, продавленный холостяцкий диван…
Вошел Николай, громогласно вмешавшись в изученье витрины:
– Чем богаты, тем и рады, принимай закуску!
– Принято! – ответил гость громко, наперебой интонации Николая. Как бы даже перекрыв его слова своим фальшивым пафосом. Но потом сильно пожалел, это хозяина распалило. Он находился на старте редкостного эмоционального подъема, и каждое слово, брошенное в него с его же грубой энергией, вызывало в нем подтверждение той горькой, копившейся недосказанности на свою жизнь, на родственников, на бывшую жену свою, которая очевидно мучила его ежечасно. На всё то, что его теперь окружало, и на всё то, чего с ним больше не было и не представлялось возможным уже никогда его беспокоить.
Антон помог ему сдвинуть две старые, ободранные табуретки вместе, это и был доступный в этом сервисе стол.
– Давай
