лось в твоей душе и в твоей жизни и надо ли что-то менять, чтобы ощутить уверенность, когда ее не хватает.
Я прожил долгую жизнь. Она распределилась по воле судьбы на разные эпохи… Помню ночной арест отца, а потом и его братьев, позже оправданных посмертно или прижизненно… Помню, как мы боялись похоронок и бомбежек в Великую Отечественную, как голодали, пряча в глубинах сердца надежды, которые у всех тогда были одинаковы. Многое я успел рассказать об этом в стихах, постоянно возвращавших меня в те горестные годы… Но в одном трагическом случае признаться тогда не хватило сил. Шел второй год войны. Была весна. Я вдруг почувствовал, что сил на все уже не хватает… В каком-то отчаянном порыве написал маме покаянное письмо и, дождавшись, когда бабушка уйдет в огород, вставил в горящую электроплитку боевой патрон и прислонил свою грудь к будущей смерти… Но судьба решила иначе. Видно, что-то забыв, бабушка вернулась, и на шум открывшейся двери я машинально отпрянул. В тот же миг пуля просвистела в пяти сантиметрах от меня. Мама так никогда и не узнала о той ужасной минуте, которая в корне изменила мое отношение к жизни. Я повзрослел настолько, что в моей детской душе родилась в тот миг какая-то щемящая боль ответственности не только за себя, но и за всех, кто мне был дорог… Уже много позже, в разные годы судьба проверяла во мне умение держать перед собой ответ за все, что ты делаешь. Я обозначил в себе это состояние простым словом – совесть. А быть совестливым человеком в наши горькие времена не просто. Не хочу скатываться в брюзжание или в трясину обид, но мне кажется кощунственным, что есть люди на земле нашей, которым не стыдно, ничего, по сути, не знача, имея только золотое чиновничье кресло под собой, получать за свой сидячий труд в сотни раз больше денег, чем, например, мудрая учительница или юная библиотекарша, выводящие наших детей к свету…
Культура держится не на речах,
Не на чиновничьем всесилии,
А на усталых держится плечах
Великих тружениц России.
…Я помню свою первую влюбленность, которая осенила меня еще в школьные годы. Моя избранница – невероятно красивая девочка с романтическим именем Алиса – училась в соседней школе в девятом классе, я в десятом. Отец ее после войны работал за границей, брат погиб на фронте, и она жила со своей матерью – простой русской женщиной, которая души не чаяла в Алисе. Мы ничего не скрывали от Веры Ивановны – ни нашей любви, ни наших планов на будущее. И вдруг в дом нагрянула нежданная беда – маму Алисы свалил смертельный недуг. Она мучилась от болей, но еще больше от горьких мыслей, что ее девочка останется одна. И тогда я пришел к больной измученной женщине и попросил руки ее дочери. Мне хотелось, чтобы Вера Ивановна знала, что Алиса никогда не будет в одиночестве…
Мы схоронили нашу маму на старом тверском кладбище и начали новую и непростую для нас обоих жизнь. Не знаю, поступил бы я так, если бы не случилось того далекого выстрела в моем доме, эхо которого не затихает во мне и по сей день. Ведь нам едва исполнилось восемнадцать! И вряд ли я понимал тогда, какую ответственность беру на себя, не имея ни профессии, ни жизненного опыта. В ЗАГСе в тот день все женщины смотрели на нас с нескрываемой нежностью и… печалью. Прошли годы, и, вспоминая свою первую любовь, я ни разу не пожалел ни о чем, хотя судьба позднее и разлучила нас…
Печально и трепетно письма твои
Давно отпылали в камине.
А в сердце моем уголечек любви
Еще освещал твое имя.
…Как изменились времена! Думая о своей юности и о тех годах, когда все мы были наивными романтиками и верили каждому слову, если нам его дарил друг, и принимали любой лозунг властей за чистую монету, я печально разочаровываюсь, когда замечаю в иных юных душах взращенную кем-то лукавую способность свести любое, даже самое высокое, чувство к выгоде. Правда, все это было и в наше время, когда молодые ребята уезжали в далекие северные края, чтобы найти себя и утвердиться в новой жизни… О деньгах не думали. Все это было как бы прикладное. Хотя уже и тогда появлялись особи обоего пола, для кого личная выгода была превыше всего. Но я с такими не дружил…
…Однажды несколько студентов Литературного института написали письмо Сталину, где сетовали на тяжелые условия студенческого быта – общежитие за городом, деньги на электричку доставай, где хочешь, столовой нет, стипендии малюсенькие. Письмо это мы носили по общежитию ночью, чтобы все подписали. По глупости мы тогда не представляли, что за такую «вольность» нас могли не только выгнать из института, но и посадить за решетку. А мне – сыну «врага народа» – попасть могло особо. «Подбил» нас на этот отчаянный шаг наш великий поэт Александр Твардовский, который от имени Союза писателей СССР шефствовал над Литературным институтом и который в тот день на студенческом собрании с обидой в голосе сказал нам, что живем мы как-то очень уж скучно. Студенты это поняли по-своему… И появилось письмо, которое подписали даже иностранные студенты – поэты, прозаики, критики… Разразился скандал. Меня вызвали на Лубянку. Седой полковник долго допытывался, кто еще, кроме меня, был инициатором злосчастного письма. А нас было
