не знаю, а видел, – торопливо сказал он, оглядываясь в сторону палат (доктор разъяснил, что ушибленную Шелудякову поместили в нумер двенадцатый). – В конторе. По делу о сдании младенца в Воспитательный дом. Идемте же, что вы?
Но пристав никуда не пошел, а вместо этого зевнул, прикрыв рот ладошкой, да еще и уселся на широкий подоконник, заболтал своими коротковатыми ножками.
– В Воспитательный-с? – уютно изумился он. – Это девица-то?
Увидев, что спешки более нет, полицейский письмоводитель приготовился рассказывать.
– Вы не подумайте ничего такого, Порфирий Петрович. Она, Лизавета эта, баба добрая и честная, никто про нее дурного не скажет. Вот сестра ее, покойная Алена Ивановна, та была истинная пиявища, навряд кто по ней заплачет. Вдвоем они проживали, на Екатерингофском. На ростовщичестве много нажиться можно, особенно если сердца не иметь, а у Алены Ивановны этот орган навовсе отсутствовал. Жила она скудно, копеечничала, а сама богатая была.
– Теперь, стало быть, сестрице ее достанется, – понимающе кивнул Порфирий Петрович.
– Э, нет. Про старуху известно, что она всё состояние монастырю какому-то отписала, много раз прилюдно этим хвасталась.
– Ну, это, может, похвальба одна, а никакого завещания в природе не существует-с. Старухи, особливо жадные, удивительно неохочи духовную писать. Желают проживать вечно-с. Так что, очень возможно, ушибленная Лизавета через смерть сестрицы обогатится.
Заметов не сразу понял, куда клонит пристав, а когда понял, засмеялся.
– Ох, уж это вы… То есть совсем не туда. Если б я Лизавету не знал, то, может, и я бы что-нибудь такое вообразил, но нет, невозможно. Здесь надобно обстоятельства понимать. Процентщица сестру свою ни в грош не ставила. Та намного моложе, лет на двадцать пять. Сводная, что ли. Старуха ее заместо прислуги держала Обижала много, даже била. А та тихая, безответная. Никому ни в чем отказать не может. Оттого и поминутно беременная ходила, многие ее забитостью пользовались. Родит – и в Воспитательный дом несет{4}, потому что Алена Ивановна всё одно младенца в дом не пустила бы.
– И что же-с, много у нее народилось этаких деточек? – тоном завзятого сплетника осведомился пристав и даже как бы слегка подхихикнул.
– Не возьмусь сказать. Да Лизавета и сама, может, со счету сбилась. Она ведь немножко того, – он покрутил пальцем у виска, – малахольная.
Порфирий Петрович так и вскинулся.
– Как малахольная, как малахольная-с? Говорить может? Мысли-с излагать?
– Говорить говорит, что же насчет мыслей, то где ей. Мысли во всем цивилизованном мире, может, человек у десяти сыскать можно, да и то сомнительно, – философски заметил на это Заметов.
– Это конечно так-с, если вы мысли в глубоком понятии трактуете, – протянул надворный советник, прищурив свои и без того неширокие глазки. – А скажите, славный Александр Григорьевич, что за публика пользовалась щедротами Алены Ивановны, то
