дать пощечину за подлость, но он никогда не обидит».
Потом Женя поставила себе чай и сделала два бутерброда из сухого, хрустящего хлеба с сыром. Она сидела на кухне, пила чай и все время чувствовала, что ей не хватает чего-то. Она никак не могла понять, чего же ей не хватает, и это очень сердило ее.
«Газету я сегодня читала, – вспоминала Женя, – звонить мне явно никуда не надо, я свободна до послезавтрашнего утра, но что-то мне сейчас обязательно надо сделать».
Она поднялась и пошла в ванну. Там Женя взяла со столика радиограммы Богачева, сложенные стопкой, улыбнулась и, возвратившись с ними на кухню, стала перечитывать их еще раз.
2
В Нижних Крестах экипаж Струмилина заночевал. На втором этаже в гостинице летного состава было все забито сверх всякой меры, и экипаж Струмилина поселили в маленькой жаркой комнате, отделенной от общежития пассажиров-транзитников тонкой стеклянной перегородкой. В общежитии три часа без перерыва лысый милиционер играл на гармошке песни. Играл он по-деревенски: виртуозно, громко и с «куплетом». Он вдруг высоким голосом выкрикивал один куплет песни, а потом продолжал играть молча. Так, изо всей песни «Тонкая рябина» он спел только две строчки:
Головой склоняясь
До самого тына…
В «Полюшко-поле» он пропел:
Это Красной Армии герои,
Эх, да Красной Армии герои!
А потом минут десять продолжал вариации на тему этой песни, но варьировал так громко, что Аветисян, не выдержав, открыл дверь в общежитие и попросил:
– Товарищ милиционер, мы не спали шестнадцать часов, в воздухе были, – нельзя ли потише?
– Можно, – ответил милиционер, вздохнув, – только тише я не умею. На гармошке завсегда громко играть положено.
– Прекратите ваше шмонцес, уважаемый раввин, – сказал Брок и поднялся с кровати. – Сейчас я вам покажу, как на гармошке играют тихо.
Он подошел к милиционеру, взял у него из рук гармонь и, осторожно перебрав клавиши своими тонкими пальцами с ногтями, обгрызенными до крови, стал играть колыбельную.
Спи, моя радость, усни,
В доме погасли огни…
Милиционер засмеялся. Наум, не обратив на него внимания, продолжал петь:
Мышка за печкою спит,
Дверь ни одна не скрипит,
Спи же скорее, усни,
Малыш…
Потом Наум запел еще тише, по-еврейски:
Шлоф, мейн кинд,
Формах ди ойгн.
Шлоф, мейн тайер кинд,
С’из ан одлер дурхгефлойгн,
Зайн золсту ви эр…
Милиционер замотал головой и, зажмурившись, стал подпевать Науму. Слух у него был прекрасный, он поймал мелодию, и они пели колыбельную на два голоса. А это очень здорово, когда двое мужчин хорошо поют колыбельную песню. В этом нет никакой сентиментальности, в этом есть большая доброта и мужественность.
Когда они кончили петь колыбельную, милиционер спросил:
– А
