поставил в кружке на столик у ее кресла и дал деру.
Тут имелось маленькое расхождение. Пелагея Федоровна показала, что «молодой человек» сам вызвался сделать ей отвар, но в остальном все совпадало – и бубнил он что-то себе под нос, и возился долго, так что ей пришлось даже крикнуть, чтобы не передерживал на огне. И обида осталась, что умчался, как на пожар, часу не просидел и историю не дослушал.
Показания Воркутинского косвенно подтвердили также все, входившие в дом или выходившие из него с 19.52 до 20.20. Все они видели Лаврентия, чинно сидевшего у дверей квартиры Шалмановой и приветствовавшего их лаем.
Приблизительно тот же интервал времени охватывали показания еще одного свидетеля. Свидетеля, как водится почти в любом уголовном деле, случайного, появление которого именно в это время невозможно было предсказать или предвидеть, так что преступник, вне всяких сомнений, не учитывал его в своем хитроумном плане. Хотя о том, что в тот вечер в квартире № 11 на верхнем этаже небольшая студенческая компания будет отмечать день рождения хозяина дома, он вполне мог быть осведомлен.
Виновнику торжества, Роману Александровичу Мещерякову, он же Ромик, исполнилось двадцать лет, и он, как большинство юбиляров, пребывал в угнетенном и даже раздраженном состоянии духа. Истинная причина этого состояла в том, что на вечеринку не пришла одна девушка, которую он очень ждал. Ждал без всяких на то оснований, потому что вместо прямого и недвусмысленного приглашения ограничился намеками, прозрачность которых была понятна только ему одному. Что ему доходчиво и объяснили друзья, когда наконец выяснили причину его дурного настроения. «Сказал бы сразу, и мы бы тебе Машку на дом доставили, в коробке с ленточкой, – рассмеялись они. – И с подарком бы не парились. И Машка бы никуда не делась хотя бы из-за коробки, потому как – прикольно!»
Ромик не внял голосу разума и сказал, что все равно будет ждать, до восьми, после чего начнет страдать по-настоящему. В 19.55 он поднялся с дивана и направился к входной двери. Это время единодушно подтвердили все присутствовавшие, потому что так же дружно кричали ему вслед, что зря он так спешит и до срока осталось пять минут.
Страдал Ромик на широком подоконнике подъездного окна, улегшись набок лицом к лестнице и вытянувшись во весь рост. Это было его привычное и нагретое место лет, наверно, с семи. Друзья, желая развеселить его, минут через пять-семь после его ухода распахнули дверь и принялись выкрикивать в оригинальном сопровождении специально по такому случаю составленную и отрепетированную вариацию популярной песни «Какая боль, какая боль, Аргентина-Ямайка…» На последнем слове и заткнулись, увидев перекошенную физиономию Ромика, и убрались обратно в квартиру.
Вернулся Ромик сам, еще минут через двадцать. Вернулся, потому что дом умер. Следователям пришлось затратить некоторые усилия, чтобы понять, что свидетель имеет в виду. Ромик с явной неохотой пояснил, что в подъезде наступила мертвая тишина после того, как вышел Воркутинский. Почему именно Воркутинский? Потому
