в нем было что-то от незащищенности одуванчика. Или только казалось? Конечно, казалось, и только на первый взгляд, – продолжала размышлять Лиза, не особо вслушиваясь в быстрое и малопонятное бормотание священника молитвы об упокоении вновь преставившегося раба Божьего Георгия. – На самом – то деле он обладал такой жизнестойкостью, волей или упрямством, что у меня вызывало раздражало. Впрочем, с настоящими одуванчиками тоже все не так просто. На даче мы с Племяшкой, сколько ни сражались с этими нежными сорняками, через день – два все шесть соток снова покрывались желтым ковром“.
На обратном пути в супермаркете она купила бутылку финской водки и банку маринованных огурцов: соленых здесь не делали. Дома на кухне, не переодеваясь и не присев, открыла то и другое, налила водку в оставленную с утра на столе кофейную чашку, пальцами вытянула из банки маленький изогнутый огурец и направилась к своему креслу. Остановилась у комода, единственного здесь изящного предмета мебели, почти антиквариата, на котором стоял приемник, включила. В тишину дома ворвались энергичные голоса ребят из группы „Статус Кво“, которые заканчивали песенный рассказ о том, что они „ин зе арми нау“. „Хорошей службы вам, ребятишки“, – сказала Лиза и отхлебнула водки из кофейной чашечки. Потом так и стояла у приемника, слушала старые знакомые мелодии, допивала водку, хрустела невкусным огурцом и думала, что надо написать Племяшке.
Водку она не любила, у нее сразу начинала болеть голова. Она вернулась на кухню, чтобы сварить кофе, закурила, и устало направилась к своему креслу у стола.
Со смертью Гошки бессонные ночи не закончились, а дни потянулись длинные и тяжелые в доме, ставшем теперь огромным и пустым. Каждое утро Лиза говорила себе: „Пора, пора сообщить племяннице, что ее дорого, любимого Гия уже нет“. Но все медлила. Наконец, она достала из пачки бумаги, давно задвинутой в нижний ящик стола, чистый лист и начала писать.
Письмо. – Родная моя. Я все не решалась сказать тебе, что твой Гий был смертельно болен, а вот на днях умер.
Едва выведя эти строчки, Лиза зачеркнула слова „на днях“, сообразив, что так не говорят о трагическом событии. Она поднялась и пошла к календарю, который висел в спальне. Страницу месяца марта украшала цветная фотография корриды, ее финальный акт. Один на один: тореро и бык. Последний миг, взмах бандерильи, когда вслед за этим бычина, с раздутыми от ярости и боли мордой, рухнет на песок арены. На календаре дата смерти Георгия была обведена синим фломастером.
„Значит. А что, значит? – задумалась Лиза. – Я же не знаю, какое сегодня число. И сколько дней прошло? Три, четыре, а может и пять?“. Так и не вспомнив, сколько дней прошло со дня смерти Гия, она списала число с календаря.
Письмо. – Девочка моя, 20 марта твой любимый Гий умер. Как всегда, кажется невероятным, что вот только что человек был, а вот его уже и нет. На какое-то время остается нереальность случившегося. И боишься, что, если произнесешь или выведешь
