Не предполагала такого поворота в нашем разговоре, но изволь… Мне повезло. Мы одногодки, и я честно терплю его… Не охлаждение, нет, но изменение приоритетов…
Дочь снова хотела расхохотаться и над правилами, и над исключениями. Готова была к этому по всем признакам. И вдруг зарыдала.
– Плохо дело, – вздохнула мать и бросилась в кухню за водой.
У Анджелы затек локоть, подставленный под голову, чтобы удобнее было смотреть на мужа. Тот диалог с мамой заставил признаться, конечно, только самой себе, что три четверти раздражения и злости на Михаила гейзером бьют из ее неудовлетворенности, сколько бы она ни внушала себе, что это грусть и обида медленно проистекают из его пренебрежения. Разум готов был смириться на время, пока муж перебесится: черт с ней, с убегающей в дурацком венке из одуванчиков, в мини-юбке, способной по любви отдаться где угодно юностью. А тело протестовало. Оно откуда-то знало, что если не догонять, то превратишься в старуху через несколько месяцев. В ту воспетую матерью пятидесятилетнюю ровесницу Михаила, которой остается лишь терпеть и подлаживаться. Теперь Анджела осознавала, как часто видела таких, едва разменявших четвертый десяток. Почти обнаженные – лифчик, трусы, джинсы, футболка, босоножки на танкетке, неопределенного цвета волосы в плену дешевой заколки, ни маникюра, ни косметики, ни украшений. Или, напротив, закованные в броню нелепо сложной прически, вычурной одежды, уродливых каблуков, золотых колец, теней, туши, пудры, помады, лака. И у всех неуловимый взгляд кого угодно, только не женщины. Бессмысленный в общем-то.
Анджела поежилась и спустила ноги с кровати. Ступни точно попали в элегантные зеленые тапочки с опушкой. Когда-то Мишенька заводился от одного вида тонкого пластикового каблука средней высоты и разноцветных перышек такой домашней обуви. Вяло подумала: «Какая там юность в венке. В ту пору я каждое утро стучалась пятками об пол, хоть, казалось бы, разувалась перед сном так же. Не-ет, этакая выверенность приходит с годами». Накинув пеньюар на длинную атласную ночную рубашку, она вышла из спальни и привычно двинулась со второго этажа на первый, в холл, на веранду, в очень холодный еще на рассвете апрель, быстрее, только быстрее. Если и есть что-то хорошее в загородной коттеджной жизни, так это бросок из постели в естественный воздух и запах – в любое время года, в любую погоду, хоть на несколько минут. Такое начало резко выдирало ее из неприятных, заснувших и пробудившихся вместе с ней мыслей. И пересаживало в ощущения кожей. Те вызывали какие-то другие мысли, и она укоренялась в измененной почве, что сулило хороший день.
Окружающая природная среда встретила Анджелу безветрием и ливнем. То ли в полусвете, то ли в полутьме не было видно ни деревьев на участке, ни трехэтажного массива соседнего дома. Все, кроме редких заплат неопрятного снега в паре метров от дорожки, занавешивали частые отвесные шнуры воды. Но с освещенной веранды можно было разглядеть, как в этих шнурах торопливо переливаются мелкие капли. Безумица шагнула к краю, и сотни колких, словно электричеством заряженных брызг впились в лицо и шею. Она вдохнула полной грудью. Весной не пахло,
