старого дома, она чувствовала себя в относительной безопасности. По крайней мере, от пулеметного огня.
Скрываясь в зарослях, Жданка пробралась до склона и по едва заметной тропинке начала подниматься вверх, туда, где в двухстах метрах от дороги должна была находиться позиция артиллеристов. Карабкаясь на скалу, она не понимала, почему пушки молчат?
Внизу на дороге грохотали бронетранспортеры. Пыль клубилась над долиной. Скрежетали гусеницы, круша выщербленный асфальт. На обложенной бетонными блоками площадке, задрав в небо стволы, сиротливо застыли три противотанковые пушки. Вся орудийная прислуга, все расчеты лежали вповалку на обагренной кровью земле. Вырезали всех, без единого выстрела. Очевидно, вскоре после того, как Жданка пробралась на позицию. Рано утром, на рассвете, с ней еще шутил молоденький командир батареи. Сейчас он с перерезанным горлом лежал у колеса крайнего орудия, остывший и равнодушный.
Жданке оставалось одно: каким-то образом пробираться в расположение, спастись от двинувшихся в наступление хорватов. До Бихача она добралась только к утру, но здесь ее ожидало полное разочарование. В городе уже хозяйничали враги.
Спрятавшись за каменной оградой, Жданка наблюдала, как по улице чередой шли грузовики с пьяными солдатами вражеской армии. Вдруг жесткая рука зажала ей рот. Жданка попыталась дернуться, но знакомый голос прямо в ухо прошептал:
– Тихо! Уходим. Я боялся, что ты уже не вернешься!
Скосив глаза, она увидела грязное, закопченное, суровое лицо Лукса.
Война закончилась неожиданно. Остатки разгромленной армии стягивались к границе Сербии. Налеты имперской авиации не прекращались ни днем ни ночью. В октябре Лукса зацепило осколком, Жданка, надрываясь, тащила истекающего кровью командира в укрытие. Следующая бомба разорвалась слишком близко. Она помнила, как ее оторвало от земли и с размаху швырнуло куда-то. Дальше была только боль.
Боль. Тупая, тянущая. Она наполняла каждую клеточку истерзанного тела. Иногда Жданка видела белые пятна и снова проваливалась в мучительную темноту. Первое более или менее ясное воспоминание – чужое мужское лицо, непонятный разговор. Язык был совершенно незнаком. Чем-то отдаленно напоминал итальянский, но в то же время был абсолютно чужим. Что-то кольнуло в руку. Жданка провалилась в небытие.
Когда Лукc пришел навестить Жданку, она уже окрепла. Медицинская сестра вошла первой, принесла букет цветов в стеклянной, непривычной формы вазе, поставила на столик у окна, улыбнулась по возможности приветливо, следом за ней в палате появился Лукc. В строгом костюме, тщательно подстриженный, весь какой-то незнакомый и в то же время единственный, связывающий Жданку с прежней жизнью. Он что-то сказал медсестре, и та снова улыбнулась. Ответила вполголоса на незнакомом языке и вышла из палаты, оставив Лукса и Жданку наедине.
– Как ты, милая? – спросил Лукc
