настойчивым. Пришлось выбираться из нагретой «берлоги», шлепать босыми ногами по студеному полу. Прильнула к окну. На ровной белой глади двора шевельнулась тень.
Полина набросила шаль и сунула ноги в тапочки. В сенях остановилась, прислушиваясь к скрипу снега во дворе.
– Кто там?
– Полина, открой. Помощь нужна.
По голосу не разобрала, кто из мужиков вздумал поднять ее среди ночи. Но решила открыть. Знала – не потехи ради притащились к ней в февральскую морозную ночь. Стараясь не приморозить пальцы, рывком отодвинула щеколду и отошла, впуская нежданных гостей. Их оказалось двое. Первым ввалился Игорь Гуськов – боком, неловко согнувшись. Следом, в клубах морозного пара, возник его старший брат Павел. Закрывая за ними дверь, Полина заметила на половицах дорожку из бурых капель.
– Что стряслось? – с тревогой спросила она, хотя и так все поняла. А что тут понимать? Где Гуськовы, там или мордобой, или поножовщина. Чем именно занимались Гуськовы, никто не знал, но слава в селе о них ходила недобрая. Ничего хорошего от их визита Полина не ждала. И злилась на себя за то, что не могла, не умела выставлять за дверь таких вот пациентов. Отвадить бы их раз и навсегда!
– Ты посмотри, Петровна, Игорька. Так, ничего особенного – царапина… Но перевязать все ж не помешало бы…
– Что ж вы из-за царапины людей среди ночи поднимаете? – усмехнулась женщина и приказала: – Стаскивай тулуп!
Осмотрев рану, с упреком проговорила:
– Разуй глаза, Павел! «Царапина»! Вы мне кровищи полон коридор натащили. А ты – царапина!
– Да ладно тебе, Полин, не ругайся. Дело молодое, на Игорьке как на собаке заживет… Ты только перевяжи, сделай как положено.
– У него рана нешуточная, в больницу надо! Крови наверняка много потерял, – снова внимательно вглядываясь в располосованный бок, заключила женщина.
Услышав о себе такие новости, Игорь побледнел, начал заваливаться в сторону.
Павел проворно подставил брату табурет.
– Пустяки… Какая больница, Полин, ночь на дворе! Да и в больнице, сама понимаешь, канитель поднимется. Менты, то-сё… А нам это надо? Нам это не надо.
Полина мыла руки, доставала бинты, йод, вату, но при этом начинала злиться на себя. И на них – Павла, Игоря, на других таких же, не понимающих, что она уже не может их принимать. Она теперь не врач, не фельдшер – вообще никто! После того как фельдшерский пункт в Завидове закрыли, а ее должность сократили. Ей хоть на заборе пиши: не принимаю! Вот объясни им, на что они ее толкают!
– Да меня под суд могут отдать за эти ночные приемы! – ворчала она, обрабатывая рану. – Ни в одном медучреждении не числюсь, а вы не понимаете!
– Мы понимаем, Полин! Ты у нас одна на всю округу! – соловьем разливался Павел. – Мы для тебя – все! Только скажи…
Рана Игоря действительно оказалась неглубокой. Но страху он натерпелся. И едва балансировал на грани сознания.
– Жить будешь, – усмехнулась Полина. – Чего скис?
На всякий случай достала нашатырь. Вот ведь как получается – она из-за таких ночных посетителей даже от собаки вынуждена была отказаться. Рыжего Полкашу отдали отцу, и пес теперь скулил, через забор завидев хозяйку. А иначе нельзя. Как поднимется он на Полининых посетителей, а за ним вся улица. Лай до звезд! А звезды над Завидовом чистые висят, глазастые. Глядят с неба на всю эту канитель и удивляются. Да разве она сама-то себе не удивляется? Ведь думала уже: «Сколько так может продолжаться?»
– Последний раз! – услышала она истовое заверение Гуськова-старшего и поняла, что спросила вслух. Гуськов-младший только скрипел зубами от боли и испуганно следил за ее руками.
– В больницу надо, – повторила она. – С такими ранами не шутят. А если кровотечение возобновится? Вы хоть представляете, что может быть?
– Если возобновится, тогда – да. Тогда – конечно! – истово заверил Павел. Но Полина знала – он себе на уме. Не понимала она этих Гуськовых никогда и, наверное, уже не поймет. Живут бирюками, ни с кем в селе не общаются. Забор такой вокруг дома выстроили, что поневоле заинтересуешься – что за ним может твориться?
Перевязанный Игорь сидел не шевелясь, моргать боялся. Его окровавленная рубаха валялась у ног. Павел порылся в кармане шубняка и вытащил несколько смятых сторублевок, положил на стол.
– Убери деньги. Не надо, – не глядя, строго сказала Полина.
– Бери, Петровна. Ты одна сына поднимаешь, сгодится.
– Не возьму. Ты лучше пообещай, что Ирму свою ко мне в театр отпустишь. У нас фестиваль скоро, в район поедем выступать. Она мне нужна.
– Нашла артистку! – засмеялся Павел неискренне. Полину передернуло. –
