нем нужду. Он осыпал графа милостями, дал ему княжеский титул, всегда советовался с ним, когда дело шло о том, чтобы провести в жизнь свои причуды, и удвоил его богатства, одарив землями и значительными денежными суммами. Впрочем, выбором императора руководило главным образом особое побуждение, всецело владевшее его умом. То была мысль окружить себя слугами, на которых он мог бы всецело рассчитывать, так как с момента восшествия на престол он со страхом предчувствовал дворцовый переворот. Он раздал наиболее важные места людям самым ничтожным, часто менее всего способным исполнять свои новые обязанности. Он набирал их из тех, кто был при нем в Гатчине, выискивал их среди людей, которые некогда дали доказательства своей верности его отцу, или же среди их потомков и родственников. Он преследовал и изгонял тех, кто пользовался расположением его матери, кто, по причине уже одного этого, был ему подозрителен. Боязнь измены служила постоянным, хотя и малоустойчивым мотивом его милостей и поступков в продолжение всего царствования. Император ошибся в выборе, а в особенности в употреблении тех средств, которые должны были обеспечить ему жизнь и власть и которые, наоборот, ускорили его плачевный конец.
Из людей, казавшихся ему подозрительными, некоторых он преследовал с неумолимой жестокостью; тех же, которые остались на местах или были им вновь призваны, он старался утвердить в верности при помощи щедрости, но они отплатили ему неблагодарностью. Ни один государь не был более ужасен в своих жестокостях и более щедр в минуту великодушных порывов. Но совершенно нельзя было быть уверенным в его благосклонности. Одного слова – будь оно случайно или предумышленно, – одной тени подозрения было достаточно, чтобы только что дарованные им милости сменились преследованием. Любимые более всех сегодня дрожали от мысли, что назавтра могут быть удалены от двора и отправлены в далекую ссылку.
Таково было состояние страны в продолжение всего этого царствования. Однако император хотел быть справедливым. В душе его, наряду с капризами и беспорядочными вспышками, жило глубокое чувство справедливости, часто внушавшее ему поступки, достойные похвалы. Случалось не раз, что, подвергнув кого-нибудь все усиливающимся жестоким гонениям, он вновь призывал к себе этого человека, обнимал его, почти просил у него прощения, сознавался, что ошибся, что подозревал его несправедливо, и осыпал его новыми щедротами, чтобы загладить свою вину.
Страх, так часто испытываемый им самим, он внушал и всем чиновникам своей империи, и эта общая устрашенность имела следующие благодетельные последствия. В то время как в Петербурге, в центре управления, общая неуверенность в завтрашнем дне терзала и волновала все умы, в провинциях губернаторы, генерал-губернаторы и все военные страшились того, чтобы злоупотребления, которые они позволяли себе, не дошли до сведения императора и чтобы в одно прекрасное утро, без всякого разбора дела, им не пришлось оказаться лишенными места и высланными
