мой Митька в любую погоду лаял, – припомнил вслух Добрынин. – Как только чужой где покажется – сразу лает так, что все соседи просыпаются… А эти ваши собаки воют? – спросил вдруг народный контролер.
– Бывает, – ответил Дмитрий. – Но редко очень. Чего им выть-то? Тут жизнь хорошая, кормят их хорошо, рыбой сушеной, мясом…
Добрынин уже не слушал помощника. Он шел позади – след в след – шел и грустил. Так хотелось сейчас нормальный собачий лай услышать – чтоб хоть секунду почувствовать себя дома, в деревне, чтобы отвлечься от этого дикого края, где происходят странные, непонятные вещи, а ему приходится в них разбираться.
Из чума вышла старушка. В шубе колоколом, расшитой какими-то украшениями. Вышла, остановилась и трубку закурила, поджидая, пока приблизятся к ней мужчины.
Оставалось, может, шагов десять до чума, когда Ваплахов остановился, поклонился слегка и что-то сказал ей на нерусском языке. Она ему ответила и вернулась в чум.
Внутри было сумрачно, и только маленький костер на буром полу своим пламенем освещал скудную обстановку северного жилища.
– Тут вот подарок, – заговорил Добрынин, снимая с плеча тяжелую военную сумку. – От русского народа!
Старушка смотрела на народного контролера не мигая и не меняя серьезное застывшее выражение лица.
– Она по-русски понимает? – спросил Добрынин, повернувшись к помощнику.
– Говорит, что нет, но, может, и понимает! Они – народ умный!
– Ну так дай ей это и объясни, что я сказал! – повторил Добрынин, протягивая сумку урку-емцу.
Ваплахов взял сумку, опустил ее на пол чума около костра и что-то сказал старухе на ее языке. Она едва заметно улыбнулась, потом что-то спросила.
– Она спрашивает: это не от Петрова подарок? – перевел урку-емец.
Добрынин внутренне чертыхнулся.
– Скажи ей, что это от русского народа!
Урку-емец кивнул и перевел ей слова народного контролера.
Старуха вдруг огорчилась и посмотрела на народного контролера с очевидной жалостью во взгляде.
– Чего это она? – озадачился Добрынин.
Запричитала она что-то, потом перебил ее Ваплахов и, проговорив длинное-длинное предложение, перевел дух и, обернувшись к начальнику, сказал:
– Она подумала, что ты последний русский, раз ты от народа ей это даришь!
– Тьфу ты! – усмехнулся Добрынин. – Придумала же! Ну ладно, бери у нее собак и спроси, как в ближайший город добраться.
Разговаривал урку-емец с хозяйкой чума долго. Добрынину даже надоело ждать. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу. И вдруг пришла к нему мысль интересная и не такая занудливая, как предыдущие. А что, подумал он, если показать ей эти знаки на шкурках? Может, она поймет, о чем там написано.
Дождавшись конца разговора, он вытащил из вещмешка шкурки, передал их урку-емцу и объяснил свою мысль.
Урку-емец показал шкурки старухе. Она уселась с ними у костра. Пристально стала рассматривать знаки.
