и возник осторожный тихий голос: «Да? я вас слушаю.» – «Михаил Семёнович, здравствуйте, вы меня не знаете, но мы с вами коллеги, и у меня к вам большая, огромная просьба. Речь идёт о Р.» – Он молчал. – «Я хорошо знаю о вашем интересе к Р. и давно читаю и собираю всё, что издаётся на эту тему, и прежде всего то, что печатаете вы лично. Мне хотелось бы встретиться с вами, вы не могли бы выделить мне немного времени, я, конечно, понимаю, что такой человек не может не быть вечно занятым, но для меня это, можно сказать, вопрос жизни и смерти.» – Я говорил убедительно и красноречиво, не слишком углубляясь в детали и подробности – зачем мне это нужно – но выглядело всё достаточно понятно: он был специалистом по Р., одним из немногих, кто знал досконально его жизнь и творчество, а мне зачем-то срочно требовалось его знание, и красивые уходы вглубь проблемы и отступления в сторону не могли не подействовать на него, и когда я выдохся, он медленно пробурчал: «Ну хорошо, убедили. Сегодня у нас что – четверг? Давайте завтра, в три часа, у подъезда редакции – знаете где это? И кстати, как вас зовут? Много чего вы мне тут наворотили, но об этом – молчок. И как я вас найду?» – Уже спокойнее и не так торопливо я объяснил ему: как меня зовут, как я выгляжу и где работаю, что произвело также некоторое впечатление, и можно было не сомневаться, что это поднимет мою ценность в его глазах, и возможная помощь будет оказана с большей охотой. – «Так что завтра в три часа.» – Я вежливо простился, и он тоже не стал задерживать меня, оставив наедине с невнятными планами и надеждами, которым было ещё слишком далеко до воплощения, и требовалось сделать первый шаг, слишком многое определявший, и четверть шага я уже сделал.
Судя по голосу и журнальным статьям, Михаилу Семёновичу было чуть больше пятидесяти: являясь почти ровесником Р., он когда-то одним из первых брал интервью у молодого начинающего актёра, оказавшись под влиянием только раскрывающегося гения и самобытной личности. Мне не казалось удивительным такое: даже в ранних работах видна была самостоятельность, абсолютное отсутствие шаблонов и образцов для подражания, которые у начинающих актёров обычно стоят перед глазами и затмевают изначальное, присущее только им; у Р. не было ученичества в привычном понимании, он как бы прорастал из редкого, ни на что не похожего семени, становясь с каждым годом крепче и сильнее, хотя и срываясь время от времени в длительные запои и сомнительные похождения, не способствовавшие общему подъёму. Что было здесь повинно – нездоровая наследственность или бывшие дружки – лично я не знал, хотя гораздо большее количество вопросов возникало у меня по поводу родителей Р. и его корней. Родословная почти не освещалась в газетных статьях, хотя я не сомневался в наличии нужных сведений: единственным общедоступным источником оставалась книга А., не вызывавшая у меня особого доверия, и без необходимости мне не хотелось трогать её автора, занимавшего – насколько мне было известно – слишком заметное место в нынешней социальной иерархии.
