Париже мы живем в меблированной квартире, но подолгу останавливаемся у пастора Луи Бертрана, на улице Авр в Ламотт-Пике; он очень хороший, говорит торжественно, с прикрытыми глазами, его приход – миссия для бедняков, очень бедный. Перед едой медленно читаем Библию, да так, что рискуем опоздать на поезд, если это день отъезда; Библия накрыта тканью, чайник тоже; есть пансионеры: врач-шведка мадемуазель Бергхоф, которая лечит мигрени массажем висков[65].
«Белый передок» трамвая детства, дом на Аллее, сегодня разрушенный, дедушка, бабушка, тетя Алис изображены на фотографиях в книге «Ролан Барт о Ролане Барте». Еще один писатель, оставшийся сиротой из-за войны, родившийся на два года раньше Барта и выросший на юге, сделал трамвай одной из главных биографем детства. Клод Симон вспоминает о своих поездках в кабине водителя трамвая, везущего пассажиров из города к морю неподалеку. Трамвай перевозит пассажиров и воспоминания. Его существование отсылает одновременно к ритуалу и к сакральному, к движению и к постоянству вещей…
…когда, перебравшись через городскую черту, моторный вагон заходил в город, спускался сначала по длинному склону, ведущему к общественному саду, огибал его ограду, поворачивал налево у памятника павшим и, проехав по бульвару Президента Вильсона, постепенно замедлял ход, следуя вдоль Каштановой аллеи, чтобы остановиться в конце маршрута, почти в центре города, напротив входа в кинотеатр, заслоняемого стеклянной маркизой с завлекательными афишами в крикливых тонах, предлагавшими зрителям гигантские лица растрепанных женщин с запрокинутыми головами и ртами, открытыми в крике ужаса или призыве к поцелую[66].
Это то же самое время, тот же трамвай, та же часть страны, тот самый Юго-Запад, который Барт выбрал местом своего происхождения, «место моего детства и моих подростковых каникул»[67], как он любил говорить. Иногда к трамваю прицепляют открытый вагон, в котором все хотят прокатиться: «Всю дорогу вокруг был простор, знай наслаждайся панорамой, движением, свежим воздухом»[68]. Этого старого трамвая больше нет, но осталось воспоминание об удовольствии, чувственном и пронизанном светом. Он ходил из Байонны в Биарриц и обратно. «Байонна, где жили мои бабушка и дедушка по отцу, – это город, который в моем прошлом играл прустовскую роль – и еще бальзаковскую, потому что именно здесь я слышал во время визитов рассуждения некоторой провинциальной буржуазии, которые с раннего возраста скорее развлекали, чем угнетали меня»[69]. Пруст – для ощущений, позволяющих сохранить связь с детством: для прогулок в обе стороны, плиссировки на юбках и запаха домов, открытия сокровенного, интимного; Бальзак – для обучения социальным кодам, кодам класса: два устремления, вовнутрь и вовне, и в обоих случаях – очевидное внимание к знакам.
Барт происходит из наследственной мелкой буржуазии, с соответствующими правилами и самосознанием, но без капитала, культурного или экономического. «Полагаю,
BNF, NAF 28630, фонд Ролана Барта, «Биография». Курсивом выделены воспоминания, которые были переписаны для включения в анамнезы «Ролана Барта о Ролане Барте». Продолжение этого текста открывает главы 2 и 3.
Claude Simon,
«Réponses»,
«Réponses»,
