И понятно, откуда оно взялось. Я ни разу не слышал, чтоб маманя собиралась это вернуть.
Но она пыталась оградить меня от дедули Джока и его кентов. Мне было тринадцать, и я учился в первом классе, когда они ко мне присмотрелись. На моего брата Джо, на четырнадцать месяцев старше, им было поебать, и это хорошо. Это придавало мне весу.
Тогда еще мало что придавало.
Я никак не мог научиться читать в начальной школе, и в средней меня определили в класс для даунов. Буквы и слова на странице ничего не значили – они были просто смазанным шифром, который не получалось взломать. Прошло много лет, и мне поставили диагноз – дислексия. Но тогда учителя и дети-зазнайки смеялись над моей тормознутостью и тупостью. Меня просто мутило от бешенства. Я сидел за партой и напряженно сопел, чуть не вырубаясь от злости. Потом я узнал, как остановить этот смех, – надо просто выпустить гнев наружу, превратить смех в кровь и слезы.
Поэтому было приятно, что тебя ценят дедуля Джок и его друганы – эти самоуверенные ушлые мужики, которых люди, по ходу, боялись и уважали. Только вот Джонни Твида я никак не мог прочухать. По возрасту он был ближе к бате, и я всегда думал, что ему надо корешиться с ним, а не с дедом. Как ясно по кликухе, Красавчик Джонни был смазливым чуваком с большими белыми зубами и короткими темными волосами, похожими на банную щетку. От него пахло крепким средством после бритья, куревом и спиртным – как и от всех мужиков в детстве, но Джонни всегда был как-то поароматнее.
Школу я ненавидел и подрабатывал рассыльным в «Р. и Т. Гибсон» – продуктовом магазине в Кэнонмиллзе. Я ездил на большом велике с черной металлической рамой, в огромную корзину спереди были напиханы коробки с продуктами. Я крутил педали этой тяжеленной махины на людных улицах, усердно работал тощими ножонками, только чтоб удержать ее вертикально. Еще я расставлял товары на полках в магазе. Хозяина звали не Гибсон, а Малколмсон – визгливый раздражительный мудозвон. Малколмсон вечно строил меня и Гэри Гэлбрейта – еще одного школяра, который там работал.
Однажды в субботу утром дедуля Джок зашел в магаз вместе с Карми. Уилли Кармайкл был молчаливым шкафом – руки как лопаты, вечно ошивался при дедуле Джоке. У Джока была фирменная кривая ухмылка, которую я теперь называю «ехидной». Он впился глазами в Малколмсона, и тот нервно ерзал, пока они разговаривали, и визжал еще пронзительнее.
– Лииииитские докеры, само собой, Джок, мы хотим, чтобы лиииитские докеры были довольны!
Мудацкая улыбка не сходила с дедулиного хайла. Они с Карми отвели Малколмсона в сторонку и что-то ему шепнули. Я держался подальше, расставляя банки с резаными ананасами на полках, но видел, как глаза Малколмсона стали еще больше и шире, а глаза Джока и Карми – узенькими, как щелочки. Потом Джок сказал мне:
– Смотри, пацан, не волынь тут и слушайся мистера Малколмсона, усек?
– Угу.
Потом они вышли с магаза. Малколмсон некоторое
