в автобусе. От зрителя ничего не зависит – он платит в кассе и оставляет пальто гардеробщице. При этом даже тот номерок, который разоблачившийся получает взамен одежды, определяется не им, а слепой судьбой в обличье пожилой женщины. Далее зритель отдается во власть драматического действа. Другое дело, что именно в этом театре большинство спектаклей меня не разочаровывало, а потому чужая власть была сладкой.
Примерно пять лет назад я начал заходить сюда как студент театрального университета. Должен отметить, что это куда менее отрадный статус. Учащимся полагается бесплатный или льготный билет, потому кассиры, администраторы, уборщики и прочий обслуживающий персонал смотрит на «них» – я уже не чувствовал никаких связей с университетской братией, хотя формально все еще к ней принадлежал, – как на дармоедов. В свою очередь, члены труппы, как правило, видят в сегодняшних студентах завтрашних конкурентов или обидчиков, которые обязательно займут их насиженные места.
В этом было что-то непоправимо абсурдное, поскольку речь не шла об обмане и кознях – за редчайшим исключением, вчерашний выпускник никак не мог «подсидеть» старого артиста. Это был естественный ход вещей, с возрастом последние теряли возможность исполнять любимые роли, и их заменял молодняк. Студенты были виноваты только в том, что родились на несколько десятков лет позже… Аналогичная история происходила с режиссерами, художниками и прочими – все они злились, что стареют. А особо им досаждал тот факт, что молодежь смотрела на мир иначе.
В результате творческая братия тоже была не очень дружелюбной. Что этому мог противопоставить студент? Ему оставалось лишь надеяться, что мнение кассиров, администраторов и уборщиков окажется безосновательным, а опасения артистов, режиссеров и художников – полностью обоснованными.
Сейчас же я впервые открывал дверь театра как постановщик будущего спектакля. Внешне это никак не проявлялось, но внутри меня все было иначе. Гордость, радость – это только слова, которые имели лишь условные, поверхностные, номинальные связи с моими чувствами. Если я и гордился, то не столько собой как человеком и режиссером, сколько своей биографией – как текстом, в котором, мне казалось, появляется первая важная строка.
К сожалению, это настроение оказалось весьма хрупким. Счастливый, я вошел к директору, представился секретарше, но, в отличие от М., а также того-то, того-то, того-то и того-то, она обо мне ничего никогда не слышала, а потому сразу попыталась выдворить из приемной. Мы начали спорить, я нагло заявлял, что директор меня не только ждет, но даже будет рад встрече. Теперь мне ясно, что со стороны это походило на речи типичного городского сумасшедшего. Уверен, пару раз в месяц охранники непременно выводят таких из этого кабинета.
По счастью, на шум вышел сам глава театра. Он оказался весьма приятным и миролюбивым человеком. Мы познакомились, но у меня создалось впечатление, будто и он не имеет ни малейшего понятия о том, кто я такой. Десять минут мне потребовалось
