существенного. Ключевой вопрос поэтому выглядит так: что значит собственно мое, мое собственное? Отсюда же шаг ко второму вопросу: кто Я такой? – в той мере, в какой это мое меня определяет.
И вот, озадачившись этим, мы сразу же будем сбиты с толку этой пугающей рифмой меня-моего и… Ничто. Ничто – всё мое, или сам Я Ничто? Да, но с одним дополнением: Я есть Ничто всего другого. Я ведь не лес, не море, не небо, как таковой Я ставлю им твердую и непроходимую границу своим же от них отличием, Я отрицаю их, оказываюсь, таким образом, их собственным Ничто, как они суть Ничто для меня. Мои интересы – это ничто твоих интересов, ибо они другие, по отношению к твоим интересам совсем отрицательные. Ничто отрицательно, оно, как у Хайдеггера, ничтожит, обращая в сущее ничтожество всё то, что меня не касается. Касается же меня только мое – Ничто всего вашего. В меня как в бездонную пропасть слетает всё то, до чего мне нет дела – Я прорва того, что для меня не существенно. Сколько бы проповедей, нравоучений не пелось о благе и долге, а только мое мне резонно и дорого.
А почему бы и нет? Лучше ли бог, о которого сломано столько копий? Ему, говорят, есть дело до всего на свете, но ведь сам он и есть всё на свете, поэтому дело ему, очевидно, есть лишь до себя самого. Смело, по-фейербаховски сменим бога на человечество – выйдет тогда, что и человечеству этому дело есть лишь до себя самого, до всего человеческого (что нам за дело до птиц и до звезд, если первых не есть, не стрелять, по вторым не сверять координаты?., известно ведь: пусть мир исчезнет, а я буду чай пить!). Я же – не бог и не человечество, поэтому дело мое идет лишь обо мне одном – то есть единственном. «Бог и человечество поставили свое дело не на чем ином, как на себе. Поставлю же и я мое дело только на себе, ибо я, так же как Бог, – ничто всего другого, так как я – мое «все», так как я – единственный»; «Божественное – дело Бога, человеческое – дело человечества. Мое же дело не божественное и не человеческое, не дело истины и добра, справедливости, свободы и т. д., это исключительно мое, и это дело, не общее, а единственное – так же, как и я – единственный»; «Для Меня нет ничего выше Меня».
Ход размышлений прозрачен: Я в самом деле отличен от всякого не-Я, без этого отличия-отрицания, ничтожения – Я не был бы кем-то (тождественным), не был бы самим собой. Отличие от мира и всего в нем для меня конститутивно. Впрочем, не значит ли это, что мир задевает меня железной необходимостью, мимо которой никак не пройти, от него, от этого мира, мне отличаться? Еще как задевает. Настолько, что Я могу быть совершенно любым и в этом свободным, но самой первичной свободы Я напрочь лишен – а именно, Я не могу быть свободным от настоятельной необходимости отличаться от целого мира. Коль скоро отличие определяет меня с неотменимой строгостью, надо признать, что оно не только и даже не столько отрицательно, сколько положительно: оно полагает меня как отличного от всего прочего. Похоже, так просто от мира мне не отделаться. Это рано поняли Фейербах и особенно Гегель, включая единственного, индивида
