костер разжечь, с нее станется.
Нет! Запах… непередаваемо свежий, страшный запах. Звуки – ненормальные звуки, не должно быть таких. Мне бы затаиться в кустах, не двигаться, не выходить. Но я с перепугу как раз и выскочила наружу – мне знать надо было, что случилось. И пока ноги меня выносили к оградке, я все питала безумную надежду – ничего… мне померещилось. Все нормально. Вот сейчас выйдет мать из низкой двери да как захохочет. Дура ты, скажет. Чё шарахаешься по кустам?
Надежда погасла мигом. Нет! Все плохо, все в самом деле очень плохо! В лунном свете я видела – домик наш горит, трещит уже, и дым поднимается над крышей, и люди по участку, там и сям – вот двое какие-то мешки тащат, наверное, урожай наш… Вот еще один на земле валяется. А вон прыгает вокруг дома – то ли человек на четвереньках, да уж больно здоровый, то ли мут. И такое же чудовище темное, вроде больше человека, куда-то тащит тело. Женское тело, платье задралось высоко. Да это же мать! Одним махом я перепрыгнула через ограду, даже страх куда-то делся, побежала вперед, мне что-то заорали, я не слышала. Я теперь ясно видела все перед собой. То большое, темное, что тащило тело по земле, остановилось, нагнулось. Раздался громкий чавкающий звук, а потом я увидела, что у матери нет головы. Вообще нет. Из шеи торчало что-то темное, будто лента. Мои ноги ослабели, в этот миг я поняла, что умираю. Потому что видеть ЭТО и жить дальше – просто нельзя. Тут меня сзади и схватили. Вроде это были руки человека, но когда меня развернули, и я увидела то, что должно быть лицом – из моего горла наконец-то вырвался крик, и так я не кричала еще никогда в жизни.
По-моему, это был такой защитный механизм. Сознание начисто отключилось. И пришла я в себя только уже на земляном полу в незнакомом помещении. Осмотрелась – сарай, совершенно пустой, ничего тут не было, даже какой-то соломы, чтобы подстелить. Даже кружки воды не было. Дверь, ясное дело, заперта. Я поднялась на ноги, подергала ее для уверенности – видно, снаружи на засовы закрыта.
Через щели под крышей пробивался свет. Выходит, я всю ночь тут пролежала, проспала, что ли. Холодно было очень, и ломило голову. Наверное, все-таки по голове стукнули – только я этого не помню. Пить хотелось, и обратного тоже. А чего теряться, я тут одна! Если смотрят – ну и пусть, сами отвернутся. Я отошла в уголок и опорожнила мочевой пузырь.
Потом села у стены, скрутившись в клубок от холода. И стала думать о матери.
Все детство я ее боялась, просто жуть. Никакой там любви материнской и всего такого у нас не было сроду. Даже до войны, хотя там я ничего не помню толком. Но все же она меня кормила. Не каждый день, конечно, но что-то давала. С другой же стороны – мне все время надо было от нее прятаться. Потому что вообще не угадаешь, когда и за что она решит отлупить, и главное – чем. У меня до сих пор некоторые шрамы сохранились, например, от раскаленной кочерги на плече. Я у бабушки иногда пряталась, но бабушка этого не любила, она мне все повторяла «никто
