грозно ходят перед тобой моря и океаны. Из морских недр встают неприступные скалы таинственных островов. И пальмы, приветствуя быстроходный бриг, колышут гигантскими листьями. А ты плывешь и плывешь, чтобы, отдышавшись на каком-нибудь открытом тобой материке или архипелаге, снова поднять паруса.
И так день за днем, со страницы на страницу. А рядом с тобой стоит, навалившись на штурвал, морской бродяга с рыжею бородою. Сам отважный Васко да-Гама всматривается в безбрежную даль:
– Не земля ли там? Эй, рулевой!
– Нет, капитан!
И еще выше кидает бриг морская волна…
– А какое оно, море? – задумывается, оторвавшись от книги, Мишель и переводит глаза на картину, перекочевавшую в детскую из бабушкиных покоев.
Волны на картине лежат мирно и неподвижно, как складки бабушкиной шали, и на каждую волну надет вместо гребня белый чепчик с плоеными фестончиками. Вот так волны! А корабль поднял паруса – и ни с места. Мишель снисходительно щурится на давно знакомую надпись под кораблем: «Жду ветра силы и ожидаю время». Не спешат покинуть гавань рассудительные корабельщики.
– Ну и ждите! Вот Васко да-Гама, тот не ждал. И Колумб не ждал, зато и открыл Америку. Колумбы никогда не ждут, на то они и Колумбы! – тщетно подзадаривает корабельщиков Мишель.
И ему самому очень хочется прокладывать новые пути в какие-нибудь неведомые дали, которых никто не знает и о которых ничего не знает он сам. Но ему некогда ждать, и он снова плывет и плывет, яростно пожирая страницу за страницей. Перед ним открывается столько земель и морей, что их названий не может удержать даже отличная Мишелева память. Нечего делать, придется помочь памяти. Ей помогут выписки, сделанные из книг.
Солнце заглянет в детскую, уйдет в луга за Десну, а Мишель все еще сидит за своими выписками. Он отказывается от игр, отмахивается от надоедливых девчонок и не жалеет ни быстротечных часов, ни собственных онемевших пальцев, досыта напившихся чернил. Коварные кляксы то и дело возникают в тетради, как подводные рифы, но от строки к строке Мишель прокладывает между ними твердый курс, как Васко да-Гама, бороздящий моря.
Летние дни бегут. Выписки Мишеля поглощают тетрадь за тетрадью.
Но нескоро увидишь в этом безбрежном океане желанный брег. В «Странствиях вообще» восемнадцать томов! Мишель сдвигает брови, ерошит пером волосы и продолжает писать. Буквы приплясывают, виляют, разбегаются, но Мишель неутомим…
Все больше удивляется Мишелю Варвара Федоровна. Она ввела неумолимый порядок в сутолоку и суматоху детской. Мишель первый уложился в этот порядок, но уложился вместе со своими птицами и книгами. С виду увалень, а каждое слово на лету ловит. На речи и вовсе нетороплив, а время находит на все. Все дается Мишелю вполдела, но он ничего вполдела не делает. Управится с науками – и опять часами стоит у своих овсянок.
– Да они же совсем не овсянки! – старается растолковать наставнице огорченный
