надежды. Нужно было убеждать, доказывать. Из-за этого чувствуешь бессилие. Но доказывать он уже ничего не мог.
– Дядя Коля! – громко обратился Михаил к инженеру, раздвигая руками завхозов.
Инженер сидел и курил.
– Старший инженер Никитин!
– Ну что ты орешь, как петух? – огрызнулся дядя Коля и сел ровно. – Что тебе надо?
– Сразу скажи – сдохнем же все?
Люди развернулись, посмотрели на старшего инженера.
– Никитин. Отвечай.
Дядя Коля поправился, ухмыльнулся и выплюнул:
– Ясное дело. Иначе никак. Но их – заберем, – и он ткнул пальцем вниз.
Михаил протянул руку и схватил КПК со стола.
– Э, слышь! А ну дай сюда! – закричал дядя Коля и вскочил со стула.
Михаил тщеславно заметил, что завхозы все-таки преградили инженеру дорогу. Верят, значит. А может, просто привычка.
– Слышь, петушара, дай сюда! Да что вы его слушаете, лоха этого! Он вам говно в уши пихал полгода, а вы его слушаете!
Завхозы держали озверевшего, тюремного Колю, но глядели они на коменданта.
– Да нет здесь уже главных, нету! Все уже сдохли! Вы врагу сдать все хотите, я не понял? – кричал инженер. Датчик на нем запищал, и он сразу рефлекторно притих. Михаил убрал КПК во внутренний карман шинели, начал:
– Мы будем обороняться до тех пор, пока…
И наступила тьма.
Свет погас мгновенно. Он не замерцал, не затух – он просто исчез. Вместе с ним исчезла музыка. На секунду Михаилу показалось, что он потерял сознание или умер – так внезапно исчезла реальность. Темнота была абсолютной, твердой, физически ощутимой. Удаляющей звуки веселой, глупой музыки. Но другие звуки ворвались в его сознание – воющий снаружи Башни ветер, далекие и близкие раскаты грома, останавливающиеся лопасти внутренней системы вентиляции. И чей-то женский крик этажом ниже.
Реакция была мгновенной. Этого, только этого все и ждали. Ругались, ссорились, надеялись – только ради того, чтобы хоть как-то приблизить момент, наступления которого никто не хотел. Словно легче стало – завхозы достали фонари, побросали сигареты, побежали к выходу. Где-то раздался методичный треск, и верхние этажи наполнились гулом включаемых запасных генераторов. Меньше чем через минуту свет вернулся, но был уже другим – болезненным, дергающимся.
Михаил так и стоял во главе стола, в теперь уже пустой комнате штаба. Перезагружались немногие важные компьютеры, но в основном ничего не работало. С потолка в паре мест почему-то начала капать вода.
У коменданта не осталось сил. Он вдруг проникся какой-то бесконечной, почти детской жалостью к самому себе. Ему было обидно за себя, за то, какой он. Весь, целиком. И с этой обидой за себя смешивалась странная обида на других. Почему так? Почему его ранг, его должность ничего не значат? Почему все знают, что им сейчас нужно делать, а он – нет?
