и пригласительными билетами на торжества. Это было лучшее время. В мае 1941 года рядовой Бенно Цайзер вспоминает о том, как его забирали в армию:
«Это были славные дни фанфар, парадов и «специальных сообщений» о «наших славных победах», они следовали одно за другим, именно это и обусловило приток добровольцев. Все казалось бесконечным праздником. Мы все ужасно гордились собой».
Успехи на фронте породили невиданный всплеск идеализма, подпитывавший нацистское мировоззрение, которое в нашем основанном на демократических ценностях, куда более трезвом и даже циничном обществе выглядело бы странно и нелепо. Лейтенант Герман Витцеман, в прошлом студент теологического факультета, маршировавший на восток с пехотными частями от Атлантического побережья Франции, сделал в своем дневнике высокопарную запись:
«Мы выступили утром! Маршировали по знакомым дорогам, останавливались на постой в знакомых деревнях. Снова на дорогах Франции пехотинцы, в дождь и слякоть, пехотинцы минуют кривые улочки французских городов, непрестанно думая о доме. Пехотинцы рейха! Германские пехотинцы! Я – во главе первого взвода! Именем Господа нашего!»
Послевоенное поколение приложило немало усилий в попытках примирить столь разные понятия, как солдаты, искренне верующие в Бога и вполне добропорядочные члены общества, и расистскую философию, позволявшую им идти на вопиющие нарушения международных законов ведения войны. После войны один немецкий солдат, уже будучи вне влияния факторов, воспитавших его, дал гневную и отчасти гротескную характеристику типичного «вояки» той поры:
«Что касается меня, стать солдатом было чем-то само собой разумеющимся. Пойти добровольно – только добровольно, но никак не по принуждению! И я пошел в тридцать девятом, но не из патриотизма, нет, и не из-за криков «ура!» – тогда вопили все, кому не лень. Не поэтому. Военщина у нас в крови. Отец был строгим, но справедливым».
Расизм являлся неотъемлемой частью общества, зародившегося еще в имперский период, в какой-то степени сохранявшегося в Веймарской республике и своего пика достигшего после 1933 года. Он продолжает:
«Я был убежден, что большевизм необходимо искоренить. Пусть для этого и потребовалось две мировых войны! Только в мирное время большевики уничтожили восемь миллионов человек. А вы говорите! И меня возмущает /тут он повысил голос/, что немецких солдат записали в людоедов!»
Чтобы осмыслить подобное утверждение, необходимо проникнуть вглубь, попытаться понять для себя ту атмосферу, которая была характерна для нацистской «фабрики манекенов». Внешне это проявлялось в стремлении воздействовать на характер будущего солдата, сформировать из него нерассуждающую машину. На него оказывалось давление, заставляя его подчиниться, усвоить образ мышления, поступки и предрассудки его товарищей, более того, закрепить их. В письме, отправленном за месяц до нападения на Россию, солдат признается родителям:
«За
