с министром, не имевшим особого влияния, и к тому же должен был вручить Наполеону письмо императора Франца; поэтому он потребовал встречи с французским императором, и без дальнейших проволочек. Наполеон же, исполнившись, в свою очередь, гнева, был теперь совершенно готов принять Меттерниха. Он уже не ставил себе цели разгадать секрет собеседника и добиться от него продления перемирия: его самая насущная потребность состояла в том, чтобы излить на него свой гнев. Он принял Меттерниха 28 июня во второй половине дня.
Войдя в кабинет, Меттерних обнаружил Наполеона стоящим с саблей на боку и со шляпой под мышкой; он вел себя вежливо, но холодно, как человек, который не намерен сдерживаться долго. «Наконец-то вы явились, господин Меттерних, – сказал он. – Что-то поздно вы пришли!» И тотчас, по уже усвоенному его кабинетом обыкновению, принялся обвинять Австрию в потере времени после заключения перемирия, затем перешел к своим отношениям с Австрией, горько посетовал на нее и весьма долго распространялся о ненадежности отношений с этой державой.
«Я трижды возвращал трон императору Францу, – сказал он. – Я даже совершил ошибку, женившись на его дочери в надежде привязать его к себе, но ничто не смогло улучшить его чувств. В прошлом году, рассчитывая на него, я заключил договор об альянсе, которым гарантировал ему его земли и которым он гарантировал мне мои. Если бы он сказал мне, что такой договор ему не подходит, я бы не стал настаивать и даже не вступил бы в войну с Россией. Но он всё же его подписал. И вот, после единственной неудавшейся из-за дурной погоды кампании, он уже колеблется и не хочет того, чего, казалось, горячо желал; встает между мной и моими врагами, чтобы договориться о мире, как он говорит, но на деле, чтобы остановить меня в моих победах и вырвать из моих рук противников, которых я намерен уничтожить嘹 Если вам стал не нужен союз со мной, – повысил голос Наполеон, начиная горячиться, – если он стал вам в тягость, вовлекая вас в войну, которая вам отвратительна, почему не сказать мне об этом? Я не стал бы вас принуждать; меня устроил бы и ваш нейтралитет, и сегодня коалиция уже распалась бы. Но вы вооружались под предлогом подготовки мира, вмешались с вашим посредничеством, и теперь, когда завершили (или почти завершили) ваши вооружения, намерены диктовать мне условия, которые являются условиями моих врагов;
словом, вы ведете себя так, будто готовы объявить мне войну. Объяснитесь же, вы хотите воевать со мной? Люди неисправимы! Уроки ничему их не учат! Русские и пруссаки, несмотря на жестокий опыт, дерзнули, осмелев от успехов прошлой зимы, выйти мне навстречу, и я разбил их наголову, хотя они и утверждали обратное. Вы хотите того же? Что ж, вы это получите. Назначаю вам свидание в Вене, в октябре».
Столь странный способ вести переговоры и столь презрительное упоминание о браке, которым Наполеон, к тому же, вовсе не казался недовольным как частное лицо, оскорбили и разгневали Меттерниха, но не слишком напугали. Холодная
