тоненькие голые ветви, на которых через пару недель появятся почки, а ведь никогда не успеваешь разглядеть и заметить, в какой день началась весна. Вот и теперь не заметила.
Встала в половине шестого, пошла на кухню – увидела, что нет масла. Подумала, что папа, конечно, сходит, и можно полежать ещё немного, закутаться и распахнуть окна. Можно и книжку взять, но книжный шкаф в комнате родителей – пройти неслышно, отодвинуть стёкла. Раньше мне не разрешали самой доставать книги. Шкаф старый – стёкла выпадают. Опасно.
Всякий раз, приходя из школы, вынимала старые красивые альбомы и энциклопедии, раскладывала на полу, разглядывала. Потом убирала, пока не пришли родители.
Встала в половине шестого – и ничего, ничего не почувствовала.
– Почему сейчас? – кричу в открытое окно. Голуби взлетают с карнизов.
– Так всегда бывает, – хочет закрыть окно, но не даю, – Анют, отмучился. И самому тяжело было, и матери, и тебе…
Только не мне, почему – мне.
Я бы выдержала.
Я бы выдержала долго.
– Ты лучше поплачь, Анют, не сиди так.
На кухне пахнет печёным глупо и не к месту, но не могу ничего сделать. Сидели и плакали, а потом вынули пирог из духовки.
*
А с Сашей у мамы никакого сладу не было.
Упрямец одиннадцатилетний, несговорчивый.
Взял что-то – бумажку или ткани обрывок – сжал в кулаке.
Весь съежился, сгорбился – только чтобы не увидела. Если увидит – будет плохо. Станет кричать. За таблетками к соседям побежит. Или его отправит. Довёл, скажет. Беги. Беги, звони в восьмую. Скажи Татьяне, что плохо. Поймёт. Даст таблетки. И принесёт Саша беленький нитроглицерин, да ещё жалостливую улыбку этой Татьяны – она-то, хоть и хранит завсегда сердечное в аптечке, здоровая и крупная, и каждый день на работу в газетный киоск ходит.
И маме предлагала, да там платить обещали меньше.
А то бы согласилась. Всегда выясняла – кто где работает, сколько платят, чтобы при возможности найти себе другое, новое, лучшее, чтобы не приходилось в половину шестого вставать, чтобы к утренней смене успеть. Потому как на метро ехать, а потом на автобусе трястись.
Мама сама жаловалась каждый день – что устаёт, что ноги болят. Она и раньше жаловалась, только Саша не слушал – занимался на полу кубиками.
– Это что? Покажи.
Помотал головой, склонился ниже над столом, пряча.
От мамы пахнет сладким. Это духи. Мама купила духи. Это непрозрачный маленький флакончик на полочке секретера. Нельзя брать. Нельзя дверцу открывать. Замка нет, но там важное. Дорогое. Понимаешь?
Понимал.
Открывал тихонечко, вставал на стул. Когда на работу уходила. Смотрел: брошки с блестящими камешками, янтарные бусы, деревянный браслет – потемневший, гладкий, отполированный; тоненькое золотое колечко. Открытки, билетики, засохшие цветы, карандаши, которыми нельзя рисовать, сладкая розовая пудра в красивой баночке. Духи. Потихонечку брызгал на себя – на запястье, на шею.
Она потом
