ждем пятого мотоциклиста, чтобы отправиться в чисто поле – смотреть дольмен эпохи неолита, Стоунхендж индийский. Обнаруженный этими же змееловами совсем недавно; потом сообщили в Бомбей, оттуда приехали специалисты, подтвердили, обнесли сеткой, уехали. Козы посмотрели на это дело и вернулись к своим занятиям, пощипывают траву вокруг него, а больше никому дела нет, у крестьян свои камни.
Сидим, ждем, я только что познакомился с ними, о змеях говорим. Так спят они зимой или нет, спрашиваю. Кто спит, отвечают, кто нет. Вот эти, например, не спали – и указывают на мешок у моей ноги. Я, поперхнувшись чаем, опускаю взгляд: мешочек, лежит. И кто в нем, спрашиваю. Keelback, говорят. Две. (Хорошее имечко для змеи – килбэк, да?) Вон, говорит, в том доме поймал, хозяева позвонили, я приехал, поймал, возьмем с собой, там в поле выпустим.
И вот мы уже на этом поле-пустыре меж деревень. Хожу вокруг дольмена, рисунки прорезаны в камне у входа, внутрь заглядываю, там гнезда птичьи под сводом… Один из змееловов номер по мобильному набирает: есть, говорит, профессор в Бомбее, он лучше, чем мы, расскажет – и передает мне телефон. И стою я в этом чистом поле у входа в пять тысяч лет, в ухе у меня голос профессора из Бомбея, у стены в тени – мешок с двумя килбэками, которых сейчас выпускать будем, в зрачке моем – девочка с застрявшей в сетке ногой, а в уме картинки плавают: как мы по пути сюда заехали в «Махабхарату», которая тут на хуторе, «за клуней» – вырубленное в камне несколько тысяч лет назад жилище, где скрывались пятеро братьев Пандавов и жена их Драупади, красивейшая из землян, в отдельной темничке-светелке, и у каждого из братьев было по два дня любви с ней, чередуясь. И так все 13 лет их анонимных скитаний, проигранных Кауравам в кости. И еще пытаюсь вспомнить тот эпизод с ней, красавицей, когда после какого-то харассмента, когда была в рабстве у царя, поклялась, что не вернется к облику своему, пока богатырь небесный, забыл его имя, не заплетет ей волосы руками, смоченными в крови убитого обидчика.
Да, килбэки томятся в мешке, профессор наяривает историю неолита в ухо, солнце садится над дольменом, красавица Драупади с кровавыми волосами бредет по пустырю между козами, а я утром выехал на мотиках со змееловами из своего фантасмагорического дворца, построенного доктором философии, живущим теперь анахоретом где-то неподалеку, у холма, на котором сидит голубой Шива высотой с Родину-мать между двух кобр с раздутыми капюшонами, каждая величиной с хрущевку. А прямо за дворцом – ферма-курятник, куда этой ночью Т-16 наведывалась, тигрица-людоед, трясла дверь, бросила в сердцах, ушла.
А перед тем всю ночь с главным егерем района лес патрулировали на его служебном джипе, и он храпел на заднем, а в лесу ни души, только заяц, оцепеневший в свете фар, перенесенный за уши на обочину, а фамилия егеря – Гуманитарный. Humane. По имени Пашан.
Акварели джунглей
Человек незаметно перерисовывается на ходу. Какие-то черты покидают его, что-то наносится новое в этих местах, но сквозит. Тем неосознанней и сильней, чем глубинней утрата. Например, в том месте,
