и переживала бы поменьше. И с коллегами была бы помягше. Посоветовалась бы как быть, как спасаться в пиковой ситуации. Все мы люди, все маленькие практичные человеки. Так нет!
А как же! Честь – была единственным бесспорным богатством Каравайниковой, честью, достаточно высокомерная девушка, дорожила больше всего. Тут было с чего убиваться. А пятна темные?.. Ну, что тут удивляться. Милицейские костоломы известны своим хамством. К ним в руки только попади… Побили ментяры бедную женщину, побили… Надо бы написать коллективное заявление в милицию, взять на поруки неопытную дурашку, так не подступишься! Не позволит гордячка вмешаться родному коллективу.
"Господи, праведный! – злилась Каравайникова. – И все это говорилось женщинами с жалостливой улыбчивостью. О, проклятье! Как назойливо бабы жаждали продемонстрировать свое дежурное сострадание, алчно разглядывая на шее "Невесты Бога" синяки. Эти следы позора были густо замазаны тональным кремом, прикрыты шелковым шарфиком, но разве от женского глаза скроешь что-нибудь интимное".
Часами, как каменная, сидела Каравайникова за рабочим столом, тупо уставясь в перекрестие рамы окна сухим стеклянным взглядом. Она не чувствовала ничего. Ни рук, ни ног, ни ран на груди и животе, не говоря уже о голоде. Приносила ассистентка бисквитные пирожные, кульками теплые пончики. Полина заталкивала их в себя. С отвращением заталкивала. Лишь бы не слышать советов ассистентки Жанны. Плюнуть на переживания и поесть как следует сладенького. А лучше купить хорошего виски и надраться дома, "под одеялом".
"Даже душа покинула свое опоганенное вместилище и, незаслуженно оскорбленная, беснуется со своими упреками где-то рядом, отдельно от бесчувственного тела". – Думала Каравайникова. Думала раскаленные мысли, томилась Полина в паутине своих безотрадных мыслей о царящей в "жизни" несправедливости.
Одна тихоня Надежда Валерьяновна, казалось, не замечала мрачного настроения своей благодетельницы. Она приходила, рассказывала институтские новости, но Полина словно, не замечала ее. Безразличие Каравайниковой Павелецкую не обижала. Спасибо хоть не выгоняет. Надежда Валерьяновна лишь сокращала сводку внутри институтских слухов до минимума, целовала заторможенную Полину в висок и неслышно исчезала. Крепкая старушка. Ни слова комментариев для доброхотов.
И если бы не многолетняя привычка в определенные часы дня удовлетворять естественные потребности организма, она пала бы, "как заморенная кляча", от истощения. Но дома ждали нетерпеливые домочадцы, пес Тотька и кот Тришка. Глядя на их поспешную трапезу, на их азартный аппетит Полина тоже что-то жевала, что-то пила, что-то покупала в магазине…
Полина не заметила, как заснула за рабочим столом. Бессонница сказалась самым позорным образом. Никогда прежде не позволяла Каравайникова себе такую вольность.
В дверь осторожно поскреблись.
– Можно, Полина Георгиевна?
Полина
