такие стены без толку – есть куда более продуктивные занятия, это мое мнение…
Он снова улыбнулся и завертел в руках телефон.
– Чего бы вам хотелось, г-жа Батунина? – выдал вдруг он, что я опешила второй раз за последние несколько минут. Не зачастили ли вы, г-н Патанин?!
Я многозначительно молчала…
Знали бы вы, Игорь Викторович, чего я на самом деле хочу… Любыми способами, любыми методами. Настолько, что сама боюсь себе в этом признаться. Знали бы…
– Что ж, вы совсем ничего не хотите? – вторглось в мои мысли. – Не поверю… Может быть, в этом как раз и причина. Не зная, куда идешь, можно сильно удивиться, когда придешь не туда, не так ли, госпожа Батунина? Вы как считаете?
Он улыбался, ожидая и заранее зная мой ответ. Улыбался. Черт… Мозги, не покидайте меня.
– Понимаете, господин Патанин, – задумчиво потянула я. – Вы все правильно говорите… все верно… но тут… тут есть такая штука… что… что все мои самые мудрые мысли дохнут при одном запахе ваших духов.
Я выпалила это на одном дыхании, потому что иначе бы точно запнулась и струсила. На секунду мы притихли оба.
Взгляд. Пауза. Снова взгляд. И улыбка. Эта его чертова улыбка!
Как? Ну как мне ему объяснить, что плевала я на эту структуру, плевала на всех долбоебов, которым, очевидно, ни к чему в этой жизни уже не прийти, и их последние шансы были давно уже розданы, задолго до сегодняшнего дня (сегодня – это так, агония, ну, или очередной порыв благотворительности). Плевала на сплетни и разговоры о чьей-то успешности, на негатив со стороны чьих-то родственников, на мелочность того или иного и отсутствие бизнес-планов (сама уже пустила лички на поток). Единственное, что еще имеет значение, – это его эта лукавая улыбка. Улыбка эгоиста, улыбка провокатора. И единственное желание, откровенно пульсирующее в сознание в данный момент, – это желание овладеть им. Прямо здесь, прямо сейчас на этом столе, покрытом бархатной красной материей. Зверски, разметав по сторонам папки с заявлениями. Кусать его губы до крови. Сорвать этот осточертевший, но безумно стильный пиджак, разорвать на куски рубашку, чтобы пуговицы разлетелись по разным углам гомонящего людьми зала и сдирать кожу рук, с остервенением расстегивая пряжку его ремня. Впиться ногтями в его спину. Целовать. Целовать везде и всюду. Прижиматься к груди, чувствовать его дыхание, вдыхать запах, ощущать его кожу, его тепло. И почувствовать себя очень… Очень Его.
Как можно при таких мыслях говорить о новых приглашениях? Как? Господи, какое же это невыносимое самобичевание – вести деловые разговоры с человеком, которого хочешь страстно и нежно изнасиловать. Это приятно и изнуряюще одновременно…
Петрушин появился некстати и вовремя. Вовремя, черт возьми, отозвав его на «минуточку» и давая тем самым возможность перевести дух. Было бы куда переводить…
– Так, ну, что у нас с личным бизнес-планом? – вернулся он, как ни в чем не бывало. Выдавали только дьявольские огоньки в глазах. – Надо,
