style="font-size:15px;"> – Ладно, хорошо, кто будет?
– Все наши, брат, вписульки, – задыхаясь от радости, заговорил Серега, оттого что первый звонок увенчался успехом и принес в копилку главного домоседа, – все наши, слышишь?
Фон зашумел, закряхтел – один из собеседников зажал микрофон трубки, – и Сереге показалось, что по ту сторону провода прозвучал сладенький женский голосок.
– Ау! Тшш! Забавляешься с девчонками там! Ха-ха! Тшш! – пытаясь спародировать шум в трубке, шипел он сквозь зубы, – В восемь вечера встречаемся! Слышишь?! В восемь! В во-о-осемь! – прокричал Серега и с широчайшей улыбкой брякнул трубкой по телефону… в это же самое время Рома, с пульсирующим сердцем в висках, еле ступая, направлялся на зов мамы.
4
Рома пробирался на кухню ощупью. Все опасения его сбылись. Мама смотрела на него исподлобья, упершись руками в бока; глаза ее злобно горели.
– Рома! Ну сколько раз я тебе говорила?! Сколько раз нужно тебе повторять? Вот скажи мне…
Она, действительно, была очень-очень зла на своего сына. Ей даже хотелось прибить его, когда он находился еще там, за дверью. Но теперь же, когда Рома оказался перед ней, когда она увидела его щечки, носик, глаза, то всю злость как рукой сняло. Один только вид его, жалкий, робкий, растопил в материнском сердце нежные чувства.
Рома стоял бледный, руки его тряслись, глаза избегали матери. Он готовился упасть на колени и поклясться в том, что больше никогда не возьмет в рот сигареты.
– Вот скажи, – продолжила мама, – вот скажи мне, ты разве не знаешь, что пол следует вытирать тряпками половыми, а никак не этими белыми полотенцами, предназначенными для рук? – и она, зажав двумя пальчиками, продемонстрировала коричневое полотенце.
Рома поднял глаза – на подоконнике пачки не оказалось. Он недоуменно поглядел на полотенце, вспомнил про полотенце, вспомнил про надвигающую попойку с мужиками, просиял, но тут же овладев собою, сдвинул брови и принял вид самый печальный.
5
Рома вернулся в комнату и прикрыл за собой дверь. Движения его были мягки, сдержаны, словно малейший рывок был в состоянии расплескать и без того плескающуюся радость в груди. Эта радость была какая-то особенно слащавая, потому что основывалась на горе, которое продолжительное время ужасало все его существо, которое щекотало нервы до кончиков пальцев да разрывало сердце ногтями страха, и которое вдруг оказалось безосновательным.
Рома сел в кресло, но усидеть не смог. В нем бурлила жажда жизни.
«Надо порисовать. Да! Порисовать» – и он взял дрожащими пальцами кисточку. Закрыл глаза. Глубоко вздохнул. «Так, надо успокоиться. Подышать спокойно» – протянул он про себя. Это и вправду помогло: кисточка более не тряслась.
Справедливости ради стоит отметить способности Ромы: он владел достаточными навыками для того, чтобы рисовать вещи недурные. В комнате висели три его картины: какой-то цветок с прорезанными листьями; черное небо с волнистыми полосами северного сияния; и русские бескрайние поля ржи – к этой последней картине Рома относился весьма скептично, ибо
