Я, признаться, очень огорчился, что это была не моя граната.
Ну что ж, полковник Гриднев может теперь бездумно продолжать свой круиз по Черному морю.
Но…
Сахаров, прежде чем свернуть в коридорчик, где находится его полулюкс, снова закуривает. И снова знакомый жест. Два пальца, отставленный мизинец и пристальный задумчивый взгляд на тлеющий огонек сигареты. Такие привычки неискоренимы потому, что их не замечают и о них не помнят. И они индивидуальны, как отпечатки пальцев, двух одинаковых быть не может.
Нет, бездумный круиз не продолжается.
Я и Пауль Гетцке
Сидя в кресле каюты на шлюпочной палубе, я подытоживаю воспоминания и впечатления дня.
Более тридцати лет назад, когда Павлик Волошин уезжал в Берлин к отцу, он уже курил присланные отцом английские сигареты «Голдфлейк». Курил щегольски, держа сигарету большим и указательным пальцами, отставив при этом мизинец, и вынимал ее изо рта, поглядывая на тлеющий огонек. Точно так же он закурил ее и в сорок третьем году, когда появился в Одессе у своей матери на улице Энгельса, вынужденно переименованной в дореволюционную Маразлиевскую. Был он в черном мундире СС, в звании гауптштурмфюрера и в должности начальника отделения гестапо, я не знал точно, какого именно отделения, но интересовался он, как и все в гестапо, главным образом одесским подпольем. Он вежливо и церемонно поцеловал руку Марии Сергеевне, театрально обнял меня как старого школьного друга и закурил. Тогда я и узнал, что зовут его уже не Павлик Волошин, а Пауль Гетцке, по имени мачехи, оставшейся в Мюнхене. Отец его к тому времени уже умер.
Навязанную мне роль старого друга я сыграл без преувеличенной радости, но и без растерянности и смущения. Встретились два бывших школьных приятеля и поговорили по душам о прежней и новой жизни.
– Кавалер Бален-де-Балю. Помнишь, маркиз?
– Конечно, помню.
– Кого из ребят встречаешь?
– Мало кого. Разбрелись люди. Тимчука видел.
– Тимчука и я видел. Он у румын в полиции. Думаю взять его к себе.
– Твое дело. Я с ним не дружу.
– А из девчонок кто где?
– Кто-то эвакуировался, кто-то остался.
– Галку встречаешь?
– Нет. Из дома меня выселили. В твоей светелке живу.
– Мать правильно поступила. Комната мне не нужна. А ты почему из города не удрал?
– В армию меня не взяли – плоскостопие. А эвакуироваться трудно было.
– Ты ж комсомольцем был.
– Как и ты.
Волошин-Гетцке захохотал и потрепал меня по плечу.
– Грехи молодости. Гестапо тоже не обратит внимания на твое комсомольское прошлое. Хочешь, редактором сделаю?
– Поганая газетенка. Уж лучше наборщиком.
– Значит, душой с Советами?
– С Россией. Русский я, Павлик.
– Не Павлик, а Пауль. Я теперь немец по матери. По второй матери, баронессе фон Гетцке. Она усыновила меня и воспитала
