попроситься в издательство к Нарбуту, с еще ненаписанным романом, захватить эту территорию, сделать ее своей. Упрочить шаткое положение, но что-то мешало легко и беззаботно отдаться текущему моменту.
«Никогда и ничего не просите».
А Нарбут сейчас был явно сильнее, чем он, Булгаков.
– Вы ведь, кажется, сын священника? – спросил его Нарбут.
– Кто сказал? – в притворном ужасе воскликнул Булгаков. – Зарэжу, – и он комично схватился за голову. Он всегда любил разыгрывать людей шутливыми сценками. Но сейчас это было не как в юности – от избытка сил и энергии. Сейчас это была форма защиты, юродство, которое спасало от того темного и страшного, что гнездилось в Москве.
Легкая сардоническая ухмылка скользнула по губам Нарбута, но он ничего не ответил.
– А вы знаете, что Бога не существует?
– Как не существует? – возразил Булгаков. – Вы можете представить доказательства?
Олеша рассмеялся.
Но во взгляде Нарбута показался нехороший блеск.
– Могу, – сказал он с каким-то непонятным упрямством. – И докажу.
Вернулся Катаев с кружкой абрикосовой воды в руках.
На губах, как усики была пена.
– О чем спор?
– Вот он, – кивнул Булгаков на Нарбута, – сказал, что Бога нет.
Катаев смотрел на него спокойно. Чересчур спокойно.
– Что ты скажешь?
– Есть, есть! – в комичном ужасе Булгаков воздел руки к небу. – Как это нет? Быть не может, чтобы Бога не было, милосердного и грозного…
Валентин смотрел на него, прищурившись.
– Все юродствуешь, – сказал он с какой-то зловещей интонацией. – Пижонишь! Белогвардейские штучки проглядывают.
Булгаков как-то вдруг сник.
– Да. – Опустил он голову, словно в притворной печали. – Каюсь…
«Лавочка на Патриарших, закат… эта троица… спор о Боге… все могло бы стать началом неплохого романа», – подумал он.
Но о чем? О том, что эти люди нагрянули в Москву и решили здесь заняться дьявольщиной. Точно! Развеселился он. Эти бесшабашные шумные одесситы, левантийцы, пожалуй, ничем другим заниматься и не могут. Чертовщина явно в их вкусе. Особенно этот Нарбут… Но и его, скорее всего, ждет страшная судьба. Виденье промелькнуло и исчезло. Больной Нарбут тонет в темной холодной воде.
– Мы сейчас собираемся в одно место, на литературное собрание. Ты с нами, али как? – спросил Катаев.
– С вами. С вами, а впрочем, не знаю. Расхотелось куда-либо идти.
– Тогда, если передумаешь – догоняй! – Они поднялись и словно растаяли в теплых весенних сумерках.
Он остался на скамейке один.
– В час небывало жаркого заката, – задумчиво сказал Булгаков. – Однако…
Теперь Екатерина Сыромятникова была в Москве с совсем другим настроением, чем это было семь месяцев назад. Тот
