для воздуха.
Мать тревожно причитала, но отец молчал, и дед принимал настоящее мужское решение:
– Что ж, пойду её искать. Наверняка удрала на улицу, а там уже темно.
Он тяжело шёл к шкафу и доставал куртку М-65, в которой ходил, кажется, всегда. И тут случалось по-разному: иногда Доре становилось нестерпимо от мысли, что дедушка сейчас уйдёт в ночь на поиски, и она выскакивала, как торжествующий чёртик из табакерки; или мать вспоминала про чемодан, пыталась подать деду – «раз уж ты уходишь», – и находила Дору.
– Воооот она где! Как ты нас напугала!
Только через много лет Дора впервые задумалась над тем, почему её дед держал этот пустой чемодан в кабинете на видном месте, ведь в нём никогда ничего не лежало, кроме серой прокуренной толстовки-худи. Неужели только чтобы ей было где прятаться? Или чтобы всегда существовало место, где её можно найти?
Потом родители с Дорой переехали в просторную квартиру в далёком городе, где отец нашёл новую работу, дед остался в своём доме один и через год умер, а она повзрослела – быстрее себя – и стала прятаться внутри девочки. Но там её не искали.
Дом не продали, и каждое лето они возвращалась, чтобы снять с окон тяжелые ставни, вымести паутину из углов и привести в порядок сад. Точнее, этим занималась пожилая мексиканка Жиневра и её глуповатый сынок Бенисио, а родители только наблюдали и давали указания – бестолковая парочка нуждалась в постоянном руководстве. Дора оставалась не у дел и целыми днями слонялась по запущенному дому. Опережая ленивую Жиневру, заходила в неубранные комнаты и быстро-быстро писала на пыльных поверхностях послания. Длинные не получались, потому что буквы выходили крупными и самого большого стола хватало только на то, чтобы вывести: «Дедушка, привет, это я, До…» – имя уже не помещалось, а за дверью раздавалось шарканье прислуги, которая подступала с тряпкой, и нужно было прятаться в чуланчик, с тем чтобы проскользнуть за широкой спиной, пробраться в детскую и там на тумбочке продолжить «…ра, я скучаю по тебе». «Найди меня, пожалуйста» приходилось на зеркало, но последняя буква не влезала, а в родительской спальне уже убрано, начинали всегда с неё. Дора смутно надеялась, что если всё же успеет дописать своё письмо, дед сможет его прочитать.
Потом она выходила в сад и пряталась в беседке, наблюдая, как старательный Бенисио приводит в порядок лужайку, подравнивает кусты, чистит бассейн. Его круглая чёрная голова пострижена грубо, как овечьими ножницами или газонокосилкой, а смуглая потная спина блестит, как мокрые коричневые камни, обрамляющие садовую дорожку, а комбинезон линялый, как хлорированная вода, – но на лице дремлют коровьи глаза и цветут тёмные губы, ведь ему всего лет семнадцать, но тебе, Дора, тебе-то семь. Девять… Одиннадцать… Ты уже почти девушка, Дора, незачем заглядываться на прислугу.
Он же не обращал на неё ни малейшего внимания, из лета в лето упорно обихаживал сад, огибая её, как белотелую скульптуру. Но с безрукой
