телей изящной, умной и афористичной прозы Барнс никогда не разочарует.
Барнс – непревзойденный мастер иронии. Все детали современной жизни он улавливает и передает со сверхъестественной тщательностью.
Тонкий юмор, отменная наблюдательность, энергичный слог – вот чем Барнс давно пленил нас и продолжает пленять.
Фирменное барнсовское остроумие ни с чем не спутаешь.
В своем поколении писателей Барнс, безусловно, самый изящный стилист и самый непредсказуемый мастер всех мыслимых литературных форм.
Джулиан Барнс – хамелеон британской литературы. Как только вы пытаетесь дать ему определение, он снова меняет цвет.
Как антрепренер, который всякий раз начинает дело с нуля, Джулиан никогда не использует снова тот же узнаваемый голос… Опять и опять он изобретает велосипед.
Лишь Барнс умеет с таким поразительным спокойствием, не теряя головы, живописать хаос и уязвимость человеческой жизни.
По смелости и энергии Барнс не имеет себе равных среди современных британских прозаиков.
Современная изящная британская словесность последних лет двадцати – это, конечно, во многом именно Джулиан Барнс.
Тонкая настройка – ключевое свойство прозы букеровского лауреата Джулиана Барнса. Барнс рассказывает о едва уловимом – в интонациях, связях, ощущениях. Он фиксирует свойства «грамматики жизни», как выразится один из его героев, на диво немногословно… В итоге и самые обыденные человеческие связи оборачиваются в его прозе симфонией.
Посвящается Пат
1
Я помню тебя
СТЮАРТ: Привет!
Мы когда-то пересекались. Стюарт. Стюарт Хьюз.
Уверен, естественно. На все сто. Лет десять назад.
Ничего страшного… бывает. Не надо делать вид. Главное – я помню тебя. Уж кого-кого, а тебя-то я помню. Мне ли не помнить? Кстати, если вдуматься, прошло даже не десять лет, а десять с гаком.
Ну да, я изменился. Еще бы. Во-первых, весь седой. Теперь даже не сказать «перец с солью», верно?
Да и вы все, между прочим, уже не те. Сами-то небось думаете, что законсервировались. Отнюдь нет, поверьте.
ОЛИВЕР: Чья там рожа за пригорком, чей там пенис над ведерком? Чье так лихо бьет копыто в теплом стойле у корыта? Неужто это мой добрый старый – старый в смысле стародавний – знакомец Стюарт?
«Я помню тебя». Стюарт в своем репертуаре. Он так стар… так суперстар-о-моден, что любит отстойный музон еще древнее самого себя. Нет, понятно, что балдеть от Рэнди Ньюмана или Луиджи Ноно с их пошлыми песенками – ровесницами первичного набухания твоих органов сладострастия – это одно дело. Но балдеть под томные трели допотопного пляжного аниматора – как же это мило, как по-стюартовски трогательно, вы не находите?
И нечего изображать удивление. Фрэнк Айфилд. «Я помню тебя». Или, если буквально: «I remember you (уу-уу) / All my dreams come true (уу-уу)», точно? Одна тысяча девятьсот шестьдесят второй. Австралиец-йодлер в овчинном полуперденчике? Йо-йо-йо. Йодль-ля-ми-ре. Классный был ходячий социологический парадокс. Не в обиду будь сказано нашим загорелым-угорелым сородичам с Бонди-бич. В контексте всеобщего заискивания перед каждой субкультурой боже меня упаси сказать что-нибудь против австралийца-йодлера per se[1]. Ты и сам, возможно, от него недалеко ушел. Прижечь тебя йодом – завоешь йодлем. Так что лучше уж я установлю с тобой доверительный визуальный контакт и политкорректно протяну руку. А потом приглашу во вселенское людское братство. Вместе с каким-нибудь швейцарцем-крикетистом.
А ты – по счастливому стечению обстоятельств – как раз окажешься швейцарцем и крикетистом, отделившимся от клуба «Бернский Оберланд», и тогда я, с твоего позволения, просто скажу: в шестьдесят втором году Битлы уже раскрутились до сорока пяти оборотов в минуту, а наш Стюарт по сей день напевает Фрэнка Айфилда. У меня все, ваша честь.
Кстати, я – Оливер. Да, понимаю, что ты это понимаешь. Я сразу заметил, что ты помнишь меня.
ДЖИЛЛИАН: Джиллиан. Может, помните меня, может, нет. Какие-то проблемы?
Надо понимать: Стюарт ищет одобрения, во что бы то ни стало хочет его завоевать, а Оливер даже в страшном сне не станет этого добиваться. Меня сверлят
Как такового (
