style="font-size:15px;"> Был он относительно молод, не старше тридцати пяти лет, я так думаю. Он был почти ровесником царю Федору и Федьке Романову, но внешне сильно от них отличался. Рядом с царем он поражал величественной красотой и повелительным видом, казался высок ростом и дороден, говорил сладкоречиво и глубокомысленно. В сравнении же с Федькой проступала рыхлость и какая-то болезненность, как-то сразу чувствовалось, что удобный возок Годунов предпочитает доброму коню, лицо застывало в бесстрастную маску, слова текли гладко и складно, но вызывали в памяти творения борзых в писании прошений дьяков и способны были обольстить лишь зрелых мужей, да и то щедрыми посулами, тогда как Федька, уснащавший речь простонародными прибаутками, мог обольстить кого угодно и одним лишь тоном. Но Федьки Романова в тот день с нами не было, а дело Борис Годунов имел тогда со зрелыми людьми, вроде меня, так что первое впечатление было сильным, особенно, от уверенного и спокойного: «Я приказал».
Начало службы Бориса Годунова я не застал и за первыми его шагами следил невнимательно, можно сказать, совсем не следил из-за его худородности. Знаю лишь, что был он рындой у царя Симеона, сначала с рогатиной, потом с саадаком. Двигал его, несомненно, дядя, но не очень успешно. Богдан Бельский принял рындовскую рогатину из рук Бориса Годунова, а как вскоре обошел его – в такую милость у царя Симеона вошел, что за столом с ним сиживал, а кравчий Борис Годунов им вино наливал.
Резко в гору пошел он после смерти Ивана, когда царь Симеон неожиданно ввел его в Думу боярскую, пожаловав ему чин боярина. Я, как и многие старики-бояре, восприняли это как очередную блажь царя, но уже тогда ходили разговоры, что-де молодой Годунов – человек весьма дельный и в службе исправный. Так ли это было, я не знаю, ведь Борис Годунов все эти годы при Дворе состоял, в войско назначение не получал, приказами не заведовал, в городах не наместничал, как тут человека оценить?
Тем более удивительно, с какой уверенностью он начал свою деятельность опекуна при молодом царе Федоре, как будто родился для этого места. Он не стал заниматься интригами, что было естественно для человека, проведшего всю сознательную жизнь при Дворе, а рьяно взялся за переустройство державы. Старшие опекуны, князь Иван Мстиславский да князь Иван Шуйский, смотрели сначала на это косо, но Годунов демонстрировал им такое глубочайшее уважение и такое желание услужить, что они с легким сердцем взвалили на него бремя всех текущих государственных дел, а сами с не меньшим рвением принялись за устройство своих.
Первым делом Годунов успокоил Москву. Сразу после объявления всеобщей амнистии и освобождения всех тюрем он повелел схватить братьев Ляпуновых и братьев Кикиных и других главных возмутителей черни в недавнем бунте, но только главных, числом не более пятидесяти. Москва изготовилась к заслуженным казням, но Годунов именем государя объявил бунтовщикам прощение и лишь сослал их в дальние города, народ же, подавив легкое разочарование, принялся
