часть крышки внутри. А там уже лежат сложенные бумаги, которые надо хранить, разные важные документы, ценные бумаги, медали, награждения по службе, что капитан получил и даже его папа – всё хранится, чтобы дети знали про отцов, дедов. А потом ещё туда Наташина мама положила драгоценности старинные, чтобы, как в музее, хранились.
Вот в какой важный сундучок нас положили. Закрыли крышку, ключ опять с музыкой повернули. Ну, наверно, в щель обратно убрали, и скважинка, слышим, захлопнулась…
«Спите, куколки… – говорит няня. – Не скучайте, до новой встречи! Бог даст, увидимся!» – «До свидания, до свидания!» – кричали мы, но нас, как всегда, не слышали. Скоро мы заснули.
Часть вторая. Мама Катя
Пробуждение и нетерпение
Кованый сундучок, в котором мы спали, время от времени открывался. Что-то из него брали, что-то другое на смену положат, но нас не трогали и не вынимали. А мы ждали… И ждали мы в Петербурге, у тети Лили. Туда ведь отвезли наш сундучок.
Мяка что-то считал, соображал, раздумывал, прикидывал и вдруг объявил, что прошло ни много ни мало, а двадцать лет нашей спячки. Я не поняла, что это значит, да мне все равно спится хорошо. Когда откроют сундучок, проснемся, поболтаем и опять уснем… «А годы идут», – скажет Мяка. И я опять не понимаю, что такое «годы», и куда они идут. Надо подумать: ведь поняла (потому что сама видела), что дети растут, взрослые изменяются, а розочки вянут, а потом пропадают. Может быть, и это когда-нибудь пойму.
И вот наступили в жизни перемены.
Что нас в сундуке куда-то везут, мы, конечно, почувствовали, и что из одного экипажа в другой переносили. Потом по стуку колес Мяка определил, что в поезде едем. «А раз в поезде, значит, в другой город, – говорит Мяка. – Соображать надо».
А мне жаль, что из Петербурга уезжаем, может быть, без тети Лили – она, говорят, старенькая. «А кто же нам платья шить будет?» – захныкала я. А Мяка осуждает: «Да только бы тебе о платьях думать, модница-нарядница, и, подумав: «Да Наташа тебе сама не хуже сошьет». – «Наташа?! – воскликнула я. – Да разве девочки умеют шить?» – «Глупая! – перебил меня Мяка. – Опять забыла, что они шить не умеют, но зато расти быстро очень умеют».
Я постыдилась своей глупости, но расхохоталась, когда представила себе Наташу ростом с Шевченко. «Никогда таких больших девочек не видела!» И опять рассердила Мяку: «Да не только растут люди, но и изменяются. И об этом забыла? Учи тебя, учи, а ты все свое». И даже отвернулся.
Мне стало стыдно. Ну, посмотрю, какая же Наташа стала: неужели так изменилась, что не узнаю? Вдруг она теперь толстая, как няня, и лысая, как капитан. И опять рассмеялась. «А что смеёшься, хорошо, значит, выспалась», – сказал Мяка…
И вот приехали. Так мне было любопытно увидеть скорей Наташу, её маму, няню, Шевченко… Но опять та же история: открывают сундучок, достают что-то, а нас не вынимают… И я опять в слезах.
Но вот однажды плотно крышку не закрыли, и не прозвонил закрывающий
