организма, когда в самый неподходящий момент лицо накалялось, подобно сковороде, сердце начинало яростно трепыхаться в грудной клетке, а по телу пробегала дрожь. Всем вокруг сразу же становилось ясно, что та или иная тема разговора меня волнует, пугает, злит, обижает. Чтобы читать мои эмоции, как книгу, и телепатом быть не нужно.
Ну и как, спрашивается, в таком состоянии мне идти к детям, как объяснять новую, довольно сложную, тему?
– И ещё, дорогие мои коллеги, – раздавался, будто бы из под воды голос Аркадия Кондратьевича.– Предупреждаю вас о том, что коммерческая деятельность в стенах школы строго запрещена. Мы должны показывать детям своё бескорыстие, свою чистую, незамутнённую низменными чувствами любовь. А что они видят перед собой? Я к вам обращаюсь, Наталья Николаевна?
Наташа, учитель математики ткнула меня в бок, скорчив рожу и высунув язык. Затем, тут же приняв вид благовоспитанной леди, звонко отчеканила:
– Я, как и множество моих коллег могла бы согласиться с вами, если бы наши зарплаты стали чуточку побольше. Знаете ли, я люблю кушать мясо, а не пустые макароны, а зимой люблю одеваться тепло, а не мёрзнуть в осенних ботиночках и куртке на все времена года.
Я завидовала Наташе. Она никогда не краснела, не робела, могла сказать человеку всё, что о нём думает, независимо от того, кем он является, подругой, сварливой соседкой, родственником или начальником.
Ученики её побаивались, но уважали, а она даже после ссоры с кем -либо, оставалась весёлой, беспечной, и готовой вновь общаться с тем, с кем только что ругалась.
По залу разлилась напряжённая тишина, все ждали ответа директора.
Прозвенел звонок в коридоре, затопало по лестницам множество детских ног.
– Вы недовольны решением триумвирата о зарплате учителей? Вас не устраивает существующий строй? Это вольнодумство, милочка, которое карается законом. И я, как добропорядочный гражданин обязан подать рапорт.
Голос Кондратьевича был нарочито спокойным, вкрадчивым. По его лицу, круглому, желтоватому, с редкими седыми усиками расползлась хищная улыбка акулы, предвкушающей сытный ужин.
Наталья поняла, что на сей раз перегнула палку и теперь сидела притихшая, напуганная, втянув голову в узкие плечи.
– Ну что же вы замолчали, Наталья Николаевна? Где же ваша смелость? Так страшно потерять низкооплачиваемую работу? А вы, уважаемые коллеги от чего притихли?
Глаза– буравчики, зашарили по побледневшим лицам педагогов. Энергия всеобщего страха стойко зависла в воздухе, протяни руку, и дотронешься до липкой паутины с тухловатым запашком – Может кто-то ещё не доволен своей зарплатой? Может быть, кто– то мечтает свергнуть триумвират и вернуть довоенное время? Кого ещё, кроме Натальи Николаевны, я могу заподозрить в шпионаже в пользу вражеского государства?
По лицу Наташи растеклась мертвенная бледность, нервно
