жгли виновных, не железом.
– Куда мне до них, отче, – смиренно произнес князь. – Я даже в самых смелых помыслах их недостоин.
Анна, хорошо знавшая отца, услышала в его голосе величайшее удовлетворение похвалой митрополита. Он всегда был падок на лесть и, надо полагать, с нетерпением ожидал продолжения. Однако проницательный священник тоже понял это и резко сменил интонацию и саму тему разговора.
– Тебе, князь, пример брать надо не только с апостолов, но и с великого Константина, который крест принес из Ромейской империи и утвердил веру на своей земле. И с отца твоего, землю русскую крестившего. – Подчеркивая значение своей речи, Илларион поднялся с почетного кресла и выступил вперед, представ прямо перед потупившимся Ярославом. – Здесь твое царство и твой престол. В союзе с Византией твоя сила. Зачем ищешь друзей среди врагов императора?
– Это дела государственные, – резко перебил Ярослав. – Не ты ли учил меня, Илларион, что Богу – Богово, а царю – царево?
– Не повторяй слова, смысл которых не разумеешь! – громыхнул митрополит и погрозил сухим пальцем с выпуклым восковым ногтем. – Господь тебе путь указал, а ты его волю на свой лад переиначиваешь! Зачем к германцам посольство направил, князь? Молчишь? А я скажу! – Митрополит Илларион набрал в грудь побольше воздуха, чтобы хватило на длинную тираду. – Ты в поход на Византию собрался, вот и переманиваешь Генриха на свою сторону. Думаешь, поможет тебе король германский? Держи карман шире! Он тебя в войну с франками втравит, вот и весь ваш союз. Побойся Господа, князь! Не води дружбы с нехристями.
– Германцы одной веры с нами, – упрямо возразил князь. – На церквях их кресты высятся.
– То видимость одна. Правильная вера одна только на свете. Потому и зовемся мы православными.
Пока длился этот спор, участники совета забыли хранить почтительное молчание и в зале поднялся гул голосов, похожий на недовольный ропот. Этого Ярослав уже не мог выдержать. Его власть, как и всякая другая, зиждилась на беспрекословном подчинении и уважении. Нельзя было допускать ни тени сомнения в собственной правоте. Такие ошибки всегда заканчивались одинаково. Стоило правителю проявить мягкотелость, пойти на уступки, как приближенные начинали воспринимать это как признак слабости и примериваться к трону. В этом людские нравы ничем не отличались от волчьих. Разве что люди были коварнее и терпеливее зверей.
Ярослав сошел с возвышения и, напирая грудью, вынудил митрополита отступить на шаг. Врожденная хромота и кривобокость не мешали ему выглядеть величественно, даже наоборот, способствовали этому. Постоянно памятуя о своих физических недостатках, Ярослав был вынужден держаться подчеркнуто прямо. Он и сейчас заставлял себя сохранять величественную осанку, и это стоило ему немалых усилий, о чем свидетельствовали перекосившиеся черты его лица и натужный, осипший голос.
– Вот что, святой отец, – прохрипел он, подергиваясь от переполнявших его чувств, – хватит
