заговорили жалость и сердечное влечение, – он подошел и поцеловал ее в шейку.
Вместо ответа она закатила ему звонкую оплеуху.
– Это мне ничего не объясняет, – заметил Уленшпигель.
Она заплакала навзрыд.
– Неле, – сказал он, – разве теперь принято ставить фонтаны на окраинах?
– Уйди! – сказала она.
– Как же я могу уйти от тебя, девочка, когда ты плачешь, не осушая глаз?
– И вовсе я не девочка, и вовсе я не плачу! – отрезала Неле.
– Нет, нет, ты не плачешь – у тебя вода льется из глаз.
– Уйдешь ты или нет? – спросила она.
– Не уйду, – отвечал он.
Она дрожащими руками теребила свой мокрый от слез передник.
– Неле, – снова обратился к ней Уленшпигель, – скоро распогодится?
Он смотрел на нее с доброй-доброй улыбкой.
– А тебе что? – спросила она.
– А то, что когда погода хорошая, то слезы не текут, – отвечал Уленшпигель.
– Ступай к своей красавице в парчовом платье – ее и весели, – сказала она.
Но Уленшпигель запел:
Если милая заплачет,
Сердце рвется у меня,
Смех ее подобен меду,
Слезы милой – жемчуга.
Как она мне дорога!
За ее здоровье выпить
Я лувенского хочу,
За ее здоровье выпить,
Если Неле улыбнется.[47]
– Подлый ты человек! – сказала она. – Еще насмехаешься надо мной!
– Нет, Неле, – возразил Уленшпигель, – я человек, но не подлый: у нашего почтенного рода – рода старшин – есть герб, и на нем, на поле цвета bruinbier’a, изображены три серебряные кружки. А скажи, пожалуйста, Неле, неужто во Фландрии кто сеет поцелуи, тот пожинает затрещины?
– Я с тобой не разговариваю, – объявила Неле.
– Не разговариваешь, а сама раскрываешь рот и говоришь.
– Это потому, что я на тебя зла, – призналась Неле.
Уленшпигель слегка толкнул ее локтем в бок и сказал:
– Поцелуй злючку – невзлюбит, дай тычка – приголубит. А ну, девчурка, я ж тебе дал тычка – приголубь меня!
Неле обернулась. Он раскрыл объятия – все еще плача, она кинулась к нему на шею и сказала:
– Ты больше не пойдешь туда, Тиль?
Но он ничего ей не ответил – ему было не до того: он сжимал ее дрожащие пальчики и осушал губами крупные капли горючих слез, ливнем хлынувших у нее из глаз.
28
Между тем доблестный город Гент отказался платить подать[48], которую наложил его уроженец – император Карл. Карл разорил Гент – платить ему было нечем. Это было тяжкое преступление, и Карл порешил сам учинить над ним расправу.
Сыновняя плеть больнее хлещет по отцовской спине, чем всякая другая.
Враг
Здесь и далее стихи в переводе В. Рогова.
