в сторону паба. – Мы снимали жилье в деревне почти год, дожидаясь, когда этот дом выставят на продажу.
– Дом старинный, – говорю я.
– Да, полагаю, восемнадцатый век. Тони очень хотел его приобрести – стать владельцем кусочка английской истории.
Мы проходим мимо молодой парочки, толкающей перед собой дорогую коляску. За ними петляет на деревянном беговеле еще один ребенок. В «Агнце Божьем» на углу главной улицы полно посетителей; на асфальт то и дело вываливаются перебравшие выпивохи. Тони остался дома готовить ужин к нашему возвращению – вдруг я захочу с ними поесть.
– А вы знаете, кто жил в этом доме до вас? – спрашиваю я.
– Молодая семейная пара с ребенком. Он – служащий «Водафона» и был вынужден переехать в связи с изменением места работы. А она была учительницей в начальной школе.
– Значит, не я, – говорю я, криво улыбаясь.
– Мы с Тони думали о такой вероятности. Будь этот дом раньше вашим, все было бы гораздо проще.
Мы подходим к местной больнице – сверкающему новому зданию со стеклянным фасадом, крыльцом со ступеньками и наклонным пандусом, ведущим к главному входу. Такое здание может быть только медицинским центром, обителью врачей, дезинфицирующих средств и острых инструментов. В животе у меня узлом скручивается напряжение. Мой разум как птица, которая ищет открытое море и время от времени приземляется на крохотные островки памяти.
– Может быть, вы жили в этом доме, когда были намного моложе? – спрашивает меня Лаура, когда мы поднимаемся по ступеням. – Вы явно чувствуете какую-то связь с ним.
– Я просто осознала, что должна сюда вернуться, – говорю я, присаживаясь в приемной.
– У нас на чердаке хранится список всех старых владельцев. Мы можем проверить, есть ли в нем ваше имя – когда вы его вспомните.
Пока Лаура набирает на экране компьютера дату своего рождения, чтобы дать знать врачу о своем прибытии, я беру со столика журнал.
Это старый экземпляр «Загородной жизни», полный фотографий красивых сельских домиков и коттеджей с плетистыми розами у дверей. Мне становится неуютно. Я чувствую себя отрезанной от остального мира и ужасно одинокой. Что я здесь делаю, сидя в больничке сельской Англии?
– Прошу прощения за беспокойство, – раздается надо мной мужской голос. Его тон неуверенный, колеблющийся.
Я поднимаю глаза. Мужчине под пятьдесят, может быть, больше. На нем кремовый льняной костюм, белая рубашка без воротника и галстука и поношенные коричневые замшевые ботинки. Через плечо перекинута желто-коричневая курьерская сумка. Я никогда не видела его в своей прежней жизни – по крайней мере, думаю, что не видела.
– Мы знакомы? – продолжает мужчина.
Я мотаю головой, мое замешательство очевидно. Этот парень что, клеится ко мне?
– Ох, ради бога, извините, – говорит мужчина,
