Шпагиным, он иногда видел её, всегда сидящую на стуле или диване с книгой в руках. Наверное, они сказали друг другу какие-то слова, но слов этих в Марике не осталось, а осталось ощущение красоты и ласковости. Вовке было лет тринадцать, был он парень хулиганистый. Так говорили, сам Марик с ним, можно сказать, не общался и о его хулиганистости знал только по слухам. А вот с Галькой, которая была его старше года на три-четыре, очень даже контактировал. Это была девка-хват, которую боялись все пацаны улицы. Однажды к Марику пристал один из братьев Французовых, естественно, по кличке «Француз», и хотел отнять мячик, который Марику привёз отец из командировки. И отнял бы, потому что Марик не умел противостоять откровенной наглости, но тут на улицу вышла Галька и так энергично и уверенно отсобачила «Француза», что тот сразу ретировался и к Марику больше никогда не приставал. В общем, с Галькой у Марика была настоящая дружба. Кроме того: когда Гальке хотелось пописать, она тут же приседала на корточки и писала, иногда даже не прерывая разговора с Мариком. Первое время он стеснялся, но тоже не так чтоб уж очень, а потом перестал. Так у него начинала накапливаться первая какая-никакая половая информация.
Потом Аля заболела, и её увезли лечить в Ярославль. И однажды, – как раз, когда Марик был у Шпагиных, – им принесли телеграмму. В телеграмме было о смерти Али. Как, в каких словах, Марик не видел, но запомнил заключительную фразу, которую вслух прочитала Алина мама: «Последняя просьба – похоронить в Угличе» (так назывался город, в котором жили все герои этого повествования). Это было очень сложное и, наверное, очень дорогое дело – перевезти тело из одного города в другой, поэтому этот вопрос долго решали в семье. Марик слышал, как Вовка сказал:
– Ну, мать, решайся.
А мать со слезами в голосе закричала:
– Что решайся?! Что решайся?!
Похоронили Алю, кажется, в Ярославле. В их родном городке хоронили так: по булыжной мостовой шла телега с открытым гробом, в цветах и венках (очень редко гроб стоял на грузовике с откинутыми бортами), за ней духовой оркестр, а за ним похоронная процессия. Городское кладбище, запущенное и красивое, как все запущенные русские кладбища, было на окраине, вокруг маленькой, жёлтой, единственной работающей церкви. И хотя Алю похоронили, всё-таки, кажется, в Ярославле, Марику, когда он думал о смерти, ещё долгие годы представлялась Аля и угличское кладбище. Представлялись они ему сначала по отдельности, но как будто бы плывущими друг к другу. И так – сближались, сближались, пока ни соединялись в ёмком слове и ощущении: смерть.
Внешне Аля была похожа на артистку Инну Гулая, только красивее и нежнее.
Одинокая гармонь
Отрывочно Марик помнит себя с Ленинграда, с их большой коммунальной квартиры. Но эти воспоминанья словно разрозненные одиночные кадры, да и кадров-то этих немного. А вот связно Марик помнит себя с их первого угличского дома. Первого, потому что был и второй, который построили пленные немцы. Первый дом Марик помнит не весь. Он хорошо помнит фасад, а вот дом сзади и что было за домом – уже нет. А фасад – да. Дом был, как кажется, не из брёвен, как второй – большой, на много комнат, а из легких зелёных досок, стоявших вертикально. Даже комнаты Марик помнит не все. Помнит ту, что была их с сестрой, а комнату родителей и кухню, которые тоже, конечно же, были – не помнит. Но хорошо запомнил качели перед домом. Там стояли на траве, недалеко от входа, столбы с перекладиной – буквой П, и на перекладине висели качели. Они состояли из крашенной, тоже в зелёный цвет, дощечки, по краям которой на прочных веревочках были приделаны палочки ограждения, так что получалось как бы креслице. Этот дом Марика стоял на улице Зины Золотовой, погибшей комсомолки. Он стоял к этой улице торцом, и мимо его, так сказать, фасада шла дорожка. Эта дорожка была проходом от улицы Зины Золотовой к набережной Волги. Набережная эта, получается, была параллельна улице Зины Золотовой, но на самом деле она не была так уж параллельна, да и шла вдоль Волги не всё время, а прерывалась простым, без набережной, берегом. Совсем не всюду можно было так удобно пройти к Волге, поэтому часто по этой дорожке гуляющие шли к набережной.
Марик запомнил, как однажды вечером мимо их дома к Волге проходила группа людей. Посередине шёл гармонист, а по его бокам с обеих сторон шли женщины, по две с каждой стороны. Женщины шли под руку друг с дружкой. Наверное, было не поздно, ибо Марик не спал, но на улице было темно.
В Угличе было мало уличных фонарей и рядом с домом их, кажется, не было. Поэтому всё вокруг освещалось только лунным светом. Женщины и гармонист шли к набережной Волги, гармонист играл «Снова замерло всё до рассвета…», и женщины негромко и приятно пели: «Ты признайся, чего тебе надо, ты скажи, гармонист молодой…»
Сейчас Марик смотрит в их сторону уже очень близорукими, неяркими глазами, но внутренний взор его ясно видит освещенных белым лунным светом женщин, одетых в длинные приталенные жакеты с приподнятыми у рукавов плечами, и между ними в белой лунной рубашке с чёрными ремнями гармони гармониста. «Веет с поля ночная прохлада, с яблонь цвет опадает
