чего это? Ну-к, зайди. – Она взлохматила надо лбом коротко стриженные травленные перекисью волосы, потом налила кипяток в стаканы, выставила сахар, пакетик печенья, нарезанные ломтиками хлеб и колбасу.
Юля осторожно присела на краешек сиденья. От запаха еды рот наполнился слюной, в желудке заурчало.
– Бери, не стесняйся, – подбодрили ее. Она осторожно взяла бутерброд и хлюпнула носом.
Проводница посмотрела на нее, но ничего не спросила. Много их ездит, у каждого своя история, всех в душу пускать – сердце выгорит. У самой жизнь, как в сериале.
– Сейчас Елец будет – город маленький, а вот через сорок минут уже Липецк. Вот там и сойдешь. Да в кассу не суйся, денег-то нет совсем? Иди к проводникам, кто-то да посадит, главное, понастойчивей будь, – проводница встала и принялась собирать еду, показывая, что сеанс благотворительности кончился.
На улицах города было сухо и чисто, ярко-зеленая травка лезла из-под земли, почки на кустах набухли до последней стадии созревания – вот-вот лопнут. Всего-то на несколько сот километров южнее, а какая разница! Но солнце хоть и светило ярко, но почти не грело, ноги в мокрой обуви подмерзли, и Юлю стал колотить озноб. Хотелось залезть в тепло хоть на пару минут, и она быстро пошла вдоль улицы, выискивая глазами магазин. И тут взгляд ее упал на табличку «Выставочный зал». Секунду подумав, Юля потянула дверь на себя и вошла в просторный пустой вестибюль.
«Выставка картин народного художника России Гореславского Г.А» гласил большой глянцевый плакат на стене. Открывалась выставка третьего апреля, а сегодня второе и, наверное, ей нельзя здесь находиться, но тут было так тепло, что она не смогла заставить себя выйти наружу. Двустворчатая дубовая дверь с латунной ручкой оказалась чуть приоткрыта, и она тихонько юркнула в просторный светлый зал, увешанный полотнами.
Глаза ее равнодушно скользили по ним – ничего-то она в искусстве не понимает: так и не сходила за семь лет ни в Эрмитаж, ни в Русский музей – хоть было бы с чем сравнить. Вот картина не очень большая и блеклая какая-то: деревянный домишко за редким частоколом забора, в палисаднике перед домом полуувядшие георгины, сбоку от калитки деревянная лавка, а на ней мужичок в ватнике, с папиросой во рту, ссутулившись, смотрит в никуда – вроде и прямо, а взгляд отсутствующий. Юля поразилась, да это ж сосед их, дядя Миша! Тот как жену схоронил, тетю Любу, так тоже все на лавке сидел, беломорину смолил. Идешь мимо, бывало, крикнешь: «Здравствуйте», а в ответ молчание: не видит, не слышит. Потом его дети забрали в город, к себе жить. А и то верно – как ему одному, да еще такому чокнутому…
– Девушка! – прервал ее мысли чей-то грозный окрик. Юля испуганно отпрянула от картины. – Девушка, – раздалось снова, – вы, что здесь делаете? – женщина в сером костюме, с замысловатой халой на голове сурово хмурила тонкие брови.
«Ну вот, сейчас меня попрут, – тоскливо поморщилась Юля, – а я только-только к прекрасному начала приобщаться».
– Вы
