потрепал ураган; Леонард выглядел так, как будто целая команда персональных портных шила ему костюм каждое утро. Лейтон был задира, а Леонард, хотя мачизм и привлекал его, – нет. Лейтон воевал и дослужился до лейтенанта, как и отец Леонарда; Леонард в детстве мечтал о военном училище, но эта мечта умерла вместе с отцом. Правда, у Леонарда остался отцовский пистолет: мать поначалу возражала, но он в конце концов победил. Ещё они принадлежали к разным классам общества. Лейтон родился в 1912 году в маленьком румынском городке; до эмиграции родителей его звали Израэль Лазарович; в Канаде он рос в Сен-Урбене – еврейском рабочем районе Монреаля. Состоятельная семья из Уэстмаунта, в которой вырос Леонард, была на другом конце еврейского социального спектра. Но оба любили честность, ценили иронию и хорошо умели спорить (в 1957 году Лейтон несколько раз появился в дискуссионной программе Fighting Words [ «Провокация»] на национальном телевидении, где неизменно выходил победителем в дебатах).
Лейтон откровенно презирал канадскую буржуазность и пуританство, и Леонард придерживался тех же взглядов (хотя и выражал их сдержаннее, ведь он считал буржуазной и свою собственную семью) – например, вёл закулисную борьбу против запрета на женщин и алкоголь в корпусе своего студенческого братства. Лейтон обладал мощной сексуальной энергией, а Леонарду нравилось думать, что это качество и ему присуще… или могло бы быть присуще, дай только шанс; такова же была и поэзия Лейтона – скандальная, бесстыдная, не избегающая конкретных имён и подробностей. Лейтон страстно любил поэзию, красоту и музыку слова – и Леонард тоже. Лейтон стал поэтом, по собственному выражению, «чтобы делать музыку из слов». Но он также хотел, чтобы его стихи «меняли мир», что было созвучно Леонарду с его идеализмом.
Розенгартен объясняет: «[Вторая мировая] война очень сильно повлияла на наше мировосприятие. Люди, которых ты знал, уходили на фронт и погибали, и была вероятность, что мы проиграем и нацисты захватят Америку или Канаду. Но с другой стороны, пока всё это продолжалось, в разговорах часто звучала мысль, что если мы всё-таки победим, то благодаря этой огромной общей жертве мир станет прекрасной утопией, и на её создание будет направлена вся та коллективная энергия, которая распыляется на войне. Мы были очень разочарованы, когда первым делом после войны всякий коллективизм замели под ковёр, а доминировать стала идея, что целесообразнее будет производить материальные предметы и продавать людям эти товары вместо духа коллективизма. А все эти бесчисленные женщины, которые во время войны работали и делали «неженские» вещи, – их всех после войны отправили обратно на кухню. Мы с Леонардом были этим шокированы». Это ощущение потерянного рая, какой-то прекрасной идеи, которая не смогла реализоваться или оказалась недолговечной, часто сквозит в творчестве Леонарда.
«В Монреале была очень интересная поэтическая жизнь, – говорит Розенгартен, – и в центре её находились Ирвинг Лейтон и Луи
