внешность и удаленность от главных городских улиц. Посему в двунадесятые, а тем паче престольные праздники в нем не то что яблоку, свечке упасть было негде – до того народу приходило много. И ныне, второго августа по новому стилю, молящихся оказалось в преизбытке, измучила всех долгая летняя жара и бездождие, к пророку Илии пришли поклониться, умолить его, чтоб послал дождя благоприятного на посевы да нехитрые грядки.
Словом, тесно было в храме. Однако вовсе не это заставило дьякона Арсения вдруг вздрогнуть и ослабеть сердцем. При неимоверной тесноте все прихожане скучились в две толпы, разделенные мрачным пустым пространством у аналоя с праздничной иконой. И в этой пустоте стоял в горделивом одиночестве величественный и страшный старец. От него-то и веяло мертвым холодом, его-то и сторонились люди, предпочитая тесноту и неудобство, но не решаясь и на шаг к нему приблизиться.
Дьякон вошел в алтарь, стараясь не показывать отцу Емельяну своего внезапного и непонятного ужаса. Во-первых, потому что уже начиналась самая священная и торжественная часть литургии – евхаристический канон, и предстоящего у престола священника никак нельзя было отвлекать суесловием и пустыми страхами. А во-вторых, отцу Арсению было стыдно: чего испугался-то? Ну, стоит человек посередь храма в одиночестве, ну лицо у него какое-то, словно из жестяной банки вырезанное, ну, глаза оловянные, без живого блеска и заинтересованности окружающим… Всякие люди бывают, и не резон по первому впечатлению о них мнение составлять. Только отчего-то чувствовал себя дьякон снова десятилетним мальчишкой, посмотревшим на ночь фильм ужасов и трусливо вздрагивающим от каждого шороха в квартире…
– Отрицаюся тебя, сатана, и всех советов твоих, и сочетаюся Тебе, Христе Боже… – привычно прошептал Арсений коротенькую молитовку. И посветлело на душе, легче стало дышать, ушла из сердца жалкая трусость. Да и к тому же, когда Арсений вновь вышел из алтаря со своим «паки и паки миром Господу помолимся», никакого одинокого старца и пустоты в храме не было, прихожане стояли как обычно и приглушенно жаловались на тесноту и духоту.
После «Отче наш» отец Власий вышел из алтаря, двинулся в затемненный придел; за ним тут же струечкой потянулся народ на исповедь. Исповедников было немного – перед Успенским постом мало кто желал говеть, поэтому хор успел только исполнить небольшой причастный концерт «Блажен муж, бояйся Господа, в заповедях Его восхощет зело». Два мальчика-алтарника прислуживали при причащении, все шло чинно и благолепно… До того самого момента, когда отец Емельян, произнеся положенный отпуст литургии, вышел говорить праздничную проповедь.
Темой проповеди настоятель избрал пример пламенной веры пророка Илии, которая стала тем факелом, что светил во мгле язычества и безбожия. Он вспомнил о том, как Илия вышел победителем из поединка с языческими жрецами, как не усомнился в вере и всегда уповал на Господа… И в этот момент негромкую
