повиновалась. В первый раз зачерпнула она воды – вода была почти горячей. Выпила – вода на вкус оказалась слаще меда. Во второй раз зачерпнула Нэнхун воды – вода была едва теплой, а сладость в ней мешалась с горечью. Когда же в третий раз зачерпнула государева наложница воды из чудесной реки – та была ледяной, а на вкус горька, как желчь, как яд, как отвар полыни… Нэнхун понудила себя проглотить эту горечь и взглянула на настоятельницу Чуан.
– Нет в моем сердце страха, – сказала Нэнхун. – Есть надежда, которая не обманет. И в свете и во тьме побывала душа моя, пока я пила воду священной реки. Но я не умею истолковывать приметы грядущего. Помогите мне, блаженная мать!
– Опиши мне, что ты чувствовала, – приказала настоятельница.
– В первый раз я пила горячую и сладкую воду – словно пила густой дорогой чай, потом вода стала чуть теплой и наполовину сладкой, наполовину горькой, а в третий раз – такой холодной и горькой, что щипало язык, сводило скулы и ломило зубы!
– Таково твое будущее, – сказала мать Чуан. – Вначале оно исполнится для тебя сладости и теплоты жизненной и сердечной. Ибо ты станешь супругой императора, наденешь облачение императрицы Яшмовой Империи, а после того в скором времени понесешь во чреве.
– О, – прошептала госпожа Нэнхун.
– Ты родишь дивное дитя – в том будет сладость, но тебе не суждено остаться с ним – в том горечь второго глотка. Тепло в твоем сердце не оскудеет, но вокруг тебя сгустится холод зла, которое на таком расстоянии невозможно увидеть в лицо и назвать по имени.
Госпожа Нэнхун едва слышно вздохнула.
– Конец твоей жизни ознаменован горечью и холодом отчуждения. Тебя предадут, отвернутся, забудут. Но и тогда храни в своем сердце надежду, не пускай в него злобу, будь тверда в страданиях. Вот все, что я могу тебе сказать, дитя.
Госпожа Нэнхун сделалась ни жива, ни мертва от таких слов.
– Блаженная мать, – наконец выговорила она, Но что же будет с моим ребенком? С государем Жоа-дином?
– Мы смотрели в твое грядущее – не в их, – ответила настоятельница Чуан, – Потому не спрашивай меня о том, чего ни мне, ни тебе не следует знать.
– Как мне жить с таким знанием? – прошептала Нэнхун.
– Стойко, – ответила мать Чуан и взяла за руку императорскую наложницу…
… В этот момент госпожа Нэнхун проснулась у себя в келье. Оказалось, что она заснула, распростершись на молитвенной циновке. За крошечным окошком бархатно чернела глухая ночь. Вокруг стояла тишина, не нарушаемая ни единым звуком, именно такая тишина царит по ночам в далеких монастырях.
– Какой ужасный сон я видела, – прошептала Нэнхун, вставая.
Но горечь во рту, оставшаяся от последнего глотка, говорила о том, что это был не просто сон.
…Через несколько дней император Жоа-дин и госпожа Нэнхун покинули монастырь Великого Постижения, возвратились в столицу. А когда во дворце истек срок положенного траура по императрице
