и Варлама Шаламова выглядит не вполне привычно, если не сказать экзотично. Тем не менее, как мы убедимся, в этом сближении есть свои логика и закономерность.
А. Солженицын описывает одну из своих ранних встреч с В. Шаламовым, когда писатели еще окончательно не разошлись в представлениях о принципах, формах и методах работы с материалом. Парадоксально, что при относительном единодушии первооткрыватели лагерной темы не достигли согласия в сфере пунктуации: в частном, казалось бы, вопросе о правомерности употребления точки с запятой1. В такой контекст органично вписываются заинтересованность автора «Архипелага ГУЛАГ» в реформе русской орфографии, недовольство ее современным состоянием. Так, помимо прочего, Солженицын искренно сожалел об исключении из алфавита букв «и» десятиричного и «ять». Подобные потери, по его словам, приводят к «затемнению некоторых корней слов, а значит смысла и связи речи», что затрудняет «беглое чтение»2. В художественной практике, как известно, он охотно прибегал не только к словотворчеству, но и к собственным пунктуации и орфографии.
Шаламов, хотя и протестовал против введения Солженицыным слова «зэк», все же проявлял меньшую озабоченность чисто лингвистическими проблемами. «Для писателя, – считал он, – действуют законы грамматики, законы языка, на котором он пишет» (6, 492). И все же автор «Колымских рассказов», как и его герои, испытал на себе беспрецедентную власть слова, буквы, грамматического знака.
Приведем примеры. На допросах арестованный, гадая об истинной причине своего задержания, часто видел в руках у следователя пачку документов, на которых «кто-то из высших» ставил условные загадочные знаки – «точки, тире…» (4, 445). Или вот что говорит Шаламов о бывшем боевом комиссаре колчаковского фронта, а ныне заключенном Якове Овсеевиче Заводнике в одноименном рассказе. Не меньше минуты тратил тот на выведение своей фамилии с «энергичным росчерком» и «воздушными завитушками»; «тончайшим и ярчайшим образом» выводил «и инициал Я, и инициал отчества О – крупнейшее, особенное О <…>» (2, 389). «Я проверял много раз в любой обстановке, хоть в седле, на планшете, но подпись комиссара Заводника будет неторопливой, уверенной и ясной» (2, 389). В другом рассказе – с «говорящим» названием «Почерк» – именно способность ясно и четко выводить буквы помогла автобиографическому персонажу избежать расстрела. Следователь, попросивший Криста привести в порядок бумаги, не поверив в виновность заключенного, бросил в огонь папку с компрометирующими документами. «Почерк Криста был спасительный, каллиграфический», – заключает автор (1, 437).
За подобными фактами стоит многое: и щепетильность Шаламова в вопросах, на первый взгляд, далеких от лагерной темы, и классические образы каллиграфов – Акакия Акакиевича Башмачкина и князя Мышкина, и древнейшая мифологема: мир – книга. Но если, по христианским представлениям, эта книга написана Творцом и исполнена благодати, то у Шаламова в роли автора большей частью выступал дьявол. Лагерь, названный автором «Колымских рассказов» «книгой за семью печатями» (6, 361), писался кровью мучеников и буквами, несущими гибель, – не
