во-вторых, и двигался он, не в пример бабочкиному полету, медленно.
Солнце поднялось высоко, когда Кафкин смог наконец добраться до ближайшего елового ствола. Ему было уже наплевать, самый высокий он или же нет, поскольку энергии было потрачено немало. Голод подпирал, силы оставляли его, и, можно сказать, Григорию Францевичу просто повезло, что по дороге удалось прихватить и отцедить плюгавого сонного комаришку. Тот купился на кафкинскую уловку: бывший замполит, увидев крылатого дуралея, застыл на месте с поднятыми и широко распростертыми, словно бы для дружеских объятий, рабочими лапами, а комар потерял бдительность…
Затем Кафкин стал карабкаться вверх по коре, проклиная ее неровность и одновременно восхищаясь новыми сверхспособностями. Цепкость у него обнаружилась просто феноменальная, гораздо лучше, чем в гусеничном обличье.
Жаль, жаль, что, когда был человеком, не обладал такой ухватистостью. В любую женскую баню мог бы забраться, в любую бы дырку пролез. Кстати, о женщинах. Бабы бабами, но сейчас гораздо важнее новые сородичи! Кафкин ощущал в себе неведомое доселе желание совокупиться с пауком. И при этом стрескать его, родимого, со всеми потрохами! Как видно, при перерождении из бабочки бывший офицер Советской армии остался самкой…
Долго ли, коротко, но только одолел он преизряднейшую дистанцию и взобрался на самую макушку дерева, на самую высокую иголку. Та трепетала под порывами ветра, и Кафкин некоторое время пытался сообразить, в какую сторону ему надо лететь. Постепенно, однако, его паучье-человеческие мозги подсказали решение: Гималаи находятся на юге, стало быть, и лететь надо туда. Просто следует сориентироваться по солнцу: где он, этот юг? Взошло светило на востоке, а теперь поднялось уже высоко-высоко и прямо над головой жарит. А что из этого следует? А то, что восток там, а юг правее на девяносто градусов!
«Так-то, товарищи, – ухмыльнулся Кафкин про себя, не зря в военном училище науки проходил! Восток дело тонкое!»
Оставалось дождаться порыва ветра в нужном направлении, но перед этим еще следовало подготовить средство передвижения. На одной паутинке далеко не улетишь. И тут пригодилось ему некое неожиданное умение: он быстро и ловко из брюшной нити соткал легкий мешочек типа воздушного шара, который соединен был нитью с ним, и… И вновь продолжается бой!
Ветер дунул, Григорий Францевич отцепился от еловой иголки и, подобно братьям Монгольфье, поплыл по небесному океану, влекомый восходящими воздушными потоками.
Стояла глубокая ночь. Кафкин знал, что приземлился недалеко от реки, – он видел при спуске ее блестящий изгиб, отраженный под луной.
Первым делом следовало осмотреться, однако, на беду, многочасовой полет и болтанка на паутинистом шаре вызвали у Григория Францевича нечто, напоминающее человеческую морскую болезнь. Его страшно мутило, и тотчас по приземлении он не сумел сдержать позыва к рвоте. Это его и подвело!
Блюющий
