нас на содержании состоял. Тем пришлось сей факт напомнить. Против других весьма недурно действовала угроза секвестра имений. Войска наши стояли по всей стране и только ждали команды Сиверса – в чьих владениях им поживиться. Кстати, когда все королевские доходы Сиверс объявил под секвестром, Станислав Август живо присмирел. Однако же были и такие послы, которые все продолжали бузить, дескать, отнимите хоть все – а Отчизну не предам! Тогда мне и еще некоторым приближенным к посланнику офицерам пришлось одеваться в партикулярное платье и присутствовать на заседаниях сейма… Нет, положительно, нельзя есть рульку без пива. Агнешка, принеси две кружки!
Очень быстро Княжнин убедился в том, что его новый товарищ знает толк в здешней кухне. Разве что сочетание напитков получилось не совсем правильным, ну да бог с ним, под такую закуску можно выпить хоть ведро.
– Нарядившись во фраки, мы только ждали знака, и ежели кто на сейме начинал вести речь не к нашей пользе, деликатно выводили прочь, – рассказал Протазанов, украшая ломоть мяса целой шубой из хрена. – Потом мы и сами стали понимать, кого брать под локти. Хотя речи иные говорили красиво. Я вот запомнил, как один такой высказался: нас, дескать, здесь называют якобинами. А какие же мы якобины, ежели низвержения своего короля, как те французские якобины, никак не желаем, наоборот, желаем ему вернуть все, что Польше принадлежало. Мы якобины только от того, что над нами русский посланник – Якоб Сиверс!
Протазанов рассмеялся, запил мясо пивом и продолжил:
– Потом те, о ком доподлинно становилось известно, что будет он выступать против трактата с Россией, просто пропали из Гродно неведомо куда. Вы, Дмитрий Сергеевич, не смотрите такими широкими глазами, будто хрен слишком забористый: никакого смертоубийства мы не учиняли, просто держали этих патриотов в укромном месте, можно сказать, при всем к ним почтении. А после сейма они объявились в Гродно целехоньки, к вящей радости своих сродственников, почитавших их уже в Сибири, если не в мире ином. И король присмирел, а другие поляки в очередь стояли к его превосходительству Сиверсу просить для себя милостей.
– Ох, не по душе мне такая служба, – проговорил Княжнин, заметно помрачнев.
– А по мне так в самый раз. Вы, наверное, почитаете то, что приходилось делать, не слишком благородным. Но я сужу так: все благородно, что в интересах державы, а державе нужны крепкие руки не только на бранном поле, но и в политике…
– Все одно не по нутру, – снова покачал головой Княжнин.
– Да не убивайтесь вы так. Теперь уж дело сделано. Пусть мы и окружили гродненский замок войсками с артиллерией, однако же сейм решение принял сам, и пенять полякам не на кого. А наша служба теперь – сверкать оружием, а более – блистать на балах, дабы поляки не забывали, какая великая держава взяла над ними покровительство.
– И как поляки теперь относятся к своим покровителям? После такого-то унижения?
