а тут взял и в момент помечтал утопнуть позорным делом. Ну шо за оборот, а?
Спрашивал он скорее самого себя; ответа не ожидая, извлёк винтовку из телеги, приладил штык и, в бревно наперёд воткнув, шагнул со второй попыткой. Пару шагов сделав, не упал и таким счастьем, ровно дитя, улыбчиво загордился. То одну ногу стало надо ему поднять, то другую, устойчивость то есть продемонстрировать, и восклицать возбужденно:
– Хорошо соображалку в порядке содержать! Всем советую, братцы! Эвон как я быстренько смекнул! А какой костылёк славный, чёрт с таким не страшен! Слушай, чего говорю: самый лучший способ двинуть в ход мысль, – теперь понятно, – крепко шибануться любимым задом. Вмиг помогает! (Здесь он увесисто шлепнул себя в упомянутое место – аж брызги полетели). Обязательно трезвит мозги, скажу я вам. Впечатлительно! За мной, пехота! У кого крепче жопа, того и победа! Не дрейфь, братва!
Подхватил оратор вожжи и ну вперед, на винтовку опираясь твёрдо, брёвна штыком пересчитывая, ровно рёбра заклятому распростёртому ворогу.
Ласточка, неописуемо робея, ступила на помост и, смотреть страшно как, пошла. Ухвативши задок телеги то ли придерживать её, то ли иметь опору, Степан, вздыхая тихонько от жалости к лошадке, зашагал за ней. Пётр, поскольку инвалид, восседал по центру телеги, руководя голосом. Обстукивая железом обручей стыки брёвен, телега скрипела, шатаясь со стороны в сторону, но удерживалась середины гати, потому как мужики томительный этот процесс бдительно наблюдали. Тверди достигнув, срочно для успокоения сердца решили закурить. По причине голода на бумагу набили самосадом трубки; много их настрогал за зиму дед Сидантий, давая людям повод доброе о нём слово промолвить, исполнив тем ту единственную мечту, какую ещё мог позволить себе старый плотник. Это зная, похвалили мужики плотника и предались непростому и отнимающему время ритуалу добывания огня. Время же, на них внимания имея ноль, шло себе, куда ему надо, по причине бесконечной своей свободы.
«Весёлыми стали соколики, – рассказывал потом Степан, – курят, промеж собой калякают, уж и выпить соображают. Я, взрослым не указ, стою молча и жду, когда им разум вернётся. Не дождавшись, скромно спрашиваю, что дальше делать будем? А шо такое, почему вопрос? – удивляются те на меня. Напрочь за трудами забыли, для чего вообще трудились! От восторга, как понимаю. Вопроса нет, – говорю – есть предложение смастерить крылья. Они давай глазами удивляться! Для коровёнки нашей, – уточняю. У них трубки изо ртов выпали»…
В этот же момент и корова Маня с того берега замычала, мол, ково хрена бросили на произвол, не пора ли доить? Егор себе по лбу ладошкой стукнул сильно, едва не упал.
– Ты для чего, мать твою, наше мясо забыл? – заорал он на инвалида.
– А ты? – гаркнул ответно Петр. – Мне, к примеру, как страдальцу за Отечество, простить совсем не грех, твою тоже мать. Гуляй ты на одной ноге, я бы на тебя не гавкал.
– Ага,
