позовем. Он тоже порывался стоять с нами, но мы с мамой сумели его убедить остаться дома и слушать «Новости»: вдруг передадут что-нибудь важное, например про отмену обмена. Разумеется, никто из нас не верил в это всерьез, но нам с мамой был нужен веский аргумент, чтобы оставить деда Георгия дома: не хватало восьмидесятилетнему старику морозиться в очередях.
Сережка позвонил и сказал, что на работе всем поменяют централизованно. Руководство института сумело договориться с банком. Он просил не волноваться, мол, все будет хорошо, старался говорить убедительно, но в его голосе слышалась растерянность.
Наличных денег на руках у нас было немного: основное как раз лежало в банке на процентах. Почти пятнадцать тысяч, копейка к копейке, честно заработанные и накопленные дедом и покойной бабушкой на протяжении целой жизни. Пятнадцать тысяч рублей – кооперативная квартира в новенькой «башне», на самом высоком этаже. Собственный крохотный оазис тепла и уюта с просторными светлыми квадратными комнатами и большой лоджией, на которой можно пить кофе и любоваться закатом… И шустрая машинка, чтобы навсегда забыть об оторванных в переполненном транспорте пуговицах и перепачканных колготках как о кошмарном сне… Материальный эквивалент пожизненного труда на благо социалистической родины одной семьи – одной из миллионов – простых, маленьких, безвестных, никому не интересных людей. Пятнадцать тысяч рублей… Одним росчерком пера превратившиеся в прах.
Наша очередь подошла за сорок минут до закрытия банка.
– Когда я смогу снять оставшиеся деньги? – дернувшись лицом, спросил Георгий. Его руки мелко дрожали. Мое сердце заходилось от жалости: никогда я не видела деда таким потерянным.
– Не знаю, – равнодушно, на автомате, отозвалась операционистка, уставшая целый день отвечать на один и тот же вопрос. – Ждите указа.
– Сколько ждать? – Георгий говорил громко, потому что плохо слышал, и ему казалось, что его тоже не слышно. – Мне восемьдесят лет.
– Не кричите, – поджала губы операционистка. – Напишите распоряжение на близких родственников. От меня ничего не зависит. Я всего лишь выполняю свою работу.
– Вы-то наверняка свое все и забрали, и поменяли! – с ненавистью произнесла стоявшая за нами тетка в телогрейке. – А я вот больная цельный день на морозе проторчала! – И зашлась в надсадном кашле.
Операционистка поджала губы, но сделала вид, что не слышит.
– Не волнуйся, отдадут. Просто чуть позже, – попыталась я успокоить Георгия.
– Сволочи! – вдруг громко выкрикнул дед. – Все наше правительство, власть эта поганая – сволочи. Семьдесят лет людей обирают, гнобят, с дерьмом смешивают, и все мало! Ну, пусть подавятся этими деньгами, пусть все забирают – не впервой! Какую страну просрали, разворовали, разорили…
И, ссутулившись, поник, вытащил смятый платок, вытер лицо.
– Пап, не надо… – попросила мама.
Неприметный человек в штатском моментально вырос возле нас, придержал деда за локоть
